Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса - [12]

Мать боялась за его здоровье и боялась постоянно докучать своей опекой. Поэтому сейчас перед разлукой она успокаивала себя тем, что Джон хоть немного отдохнет от шквала воплей фэнов и от самого себя.

Все-таки в аэропорту она слегка всплакнула. Отец только крепко сжал руку сына.

К самолету Джон шел со смятенным сердцем, понимая, что мама потеряла го лову из-за его отъезда. Но внушить ей, что он вырос, что имеет право на собственный опыт, не мог. Пусть она будет спокойна. Она заслужила.

С такими мыслями он пролетел над страной. И вот уже самолет, описав дугу, нырнул вниз.

Он выходил последним. На огромном летном поле маршировал оркестр, ужасно перевирая его очередной хит. Впереди шел Полковник и, обращаясь к публике, ярмарочным зазывным голосом выкрикивал:

— Уважаемые! Сегодня вы имеете счастье приветствовать Короля всей поп-музыки!

Так Полковник унизил Вождя, создав Короля. Премьер-министром он без раздумий назначил себя.

Королевский эскорт шествовал поодаль. Подданные бесновались, не смея приблизиться.

На следующий день состоялось подписание контракта. Полковник торжество вал — деньжата выходили приличные. Вождь смотрел из угла, окруженный своими прилипалами. И его шипение ласкало слух Полковника больше, чем пение питомца.

Питомец был раздавлен кинопери, закружившимися вокруг легким пестрым хороводом. Все они были обворожительны, он по отношению к ним — в высшей степени предупредителен и расточителен. Пресса, без всякого на то согласия, сделала его героем одновременно двух романов, чем рассмешила и раздосадовала его.

Для мамы происходящее было непонятно. Они там, на Юге себе и представить не могли нравы киномира. Теперь ей прибавится страхов на тему о том, что сын попал в вертеп. И каждый вечер Джон звонил домой, чтобы шуткой и звуком своего голоса успокоить ее. Теперь его вечера были непривычно свободны. Общественные места были не для него. Где бы он ни появился, люди переставали заниматься своим делом, и все глаза устремлялись на него.

Джон заскучал по сумасшедшим вечерам концертов и как-то, вместо репетиции, сел за рояль и излил свою тоску в госпелах. Там же были и «Айрсы», которые сразу подключились к привычному делу.

Один госпел сменялся другим, и так до ленча. Вернувшись из кафетерия, Джон снова сел за рояль. Ребята виновато посмотрели на него, но петь не стали. Под его упорным взглядом Гордон сознался:

— Один фирмач сказал, что надо записывать музыку к фильму. Он подсчитал убытки от нашего развлечения и запретил нам петь с тобой «всякую чушь», как он вы разился.

Джон был некапризной звездой. Он не стал устраивать истерик и скандалов. Просто вздохнул и ушел. Работать в тот день он уже не мог.

К вечеру набежали гонцы с извинениями. «Этот тип, — говорили они про фирмача, — не знает, что такое душа певца. Они просят за него прощения. Но наказание, конечно, не замедлит последовать. Мы тебе обещаем».

Пустое фамильярно-дружеское обращение. И Джон, сделав вид, что принимает извинения, вздохнул про себя.

Он становился родом национального достояния. На нем старались нажиться — фирма, Полковник, пресса, даже женщины. Они преследовали его, предлагая себя, и некоторые пытались мстить за то, что отказывался, через ту же падкую на сенсации прессу. Он устал от своей роли идола. И в одинокие часы отдыха пришла четкая мысль:

«Вы — с меня, я — с вас. Я буду Королем, как того хочет Полковник, и ваши деньги потекут ко мне. Вы будете говорить о моих доходах, забыв, что это — ваши расходы. Я дал вам музыку. Вы искали ее долларовый эквивалент. Мое состояние будет им».

Мысли обо всем этом не давали Джону покоя. Он рвался домой.

Наконец, съемки были закончены. Джон решил, что приедет домой отдохнувшим, и попросил Рэда заказать для них целиком весь вагон.

На очередной станции он накупил целый ворох газет. Пресса снова терзала его имя. Терзала тем беспощаднее, чем меньше у нее было поводов. Скандалом считалась его музыка и манера исполнения. От него хотели обсосанности леденца и душевной оструганности Вождя.

Отбросив газеты, Джон вошел в купе и сказал:

— Парни, душно мне. Я, пожалуй, пойду в армию.

— Ты?!! — завопил Лам. — Ты?!! Да разве ты выдержишь? Ты должен будешь стать, как все.

— Я и хочу этого. Как все. Я устал от себя.

— Но ты не имеешь права. Ты давно не принадлежишь себе, — подал голос Билл. Огромные глаза Короля превратились в щелки, сквозь которые блестел лед. Срывающимся голосом он прошипел:

— Я вам не Микки-Маус, которым управляют художники. Я хочу быть собой и буду. Вы кричите: «Король! Король!». Королем я стану, когда старики признают меня. Как только я пойду в армию, именно в армию, а не в вонючую развлекательную команду, Вождь первым запоет мне аллилуйю. Когда с эстрады снова потекут в микрофон его слюни, все вспомнят о моей музыке. Я вернусь. Обещаю.

— Слушай, старый осел, — попытался разрядить обстановку Рэд, — ты-то знаешь, что такое два года для музыки и для тебя. Выбрось свою затею из головы. Мало ли что произойдет за два года. Да и Полковник тебя не отпустит.

Джон посмотрел на Рэда тяжелым взглядом и ухмыльнулся. Рэд вздрогнул: выражение брезгливого презрения никогда раньше не появлялось на этом мягком лице.