«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - [27]

Вы называете меня поэтом одной темы и делаете это словно бы и не в порицание, но все-таки слегка в укор. Так же высказался и Моршен, которому хочется от меня «большего разнообразия». При оценке поэзии (именно поэзии!) это очень распространенный критический упрек, который меня всегда удручает. Как будто большинство наших поэтов не были поэтами одной темы! А если тема так объемиста, что она охватывает все то, чем дышит человек, — его отношение к жизни, смерти, Богу, вселенной, — то чем же плоха эта «одна» тема? У каждого поэта есть к тому же своя тематическая нота, и это всегда его лучшая нота, все остальное — попытки с негодными средствами. Поэта узнаешь по «почерку» (почерку не только формы, но и содержания), и именно им-то он и дорог. Почему поэт должен быть универсальным магазином? Это почему-то поэтов всегда попрекают «однотемностью», художнику никто никогда этого упрека не сделает. Ну можно ли посоветовать Левитану заняться батальной живописью или Делакруа писать натюрморты?

Очень порадовал меня выход книги Моршена. Но очень жалею, что она не вышла уже лет пять тому назад и что, не включив в нее многих превосходных стихов последнего времени, он не встает в ней перед читателем во весь рост. Уверен все же, что у него будет хорошая пресса (наверное, напишет Одоевцева). Предисловие Ваше, на мой взгляд, интересно, верно и удачно, только с некоторыми общими Вашими суждениями хотелось бы поспорить. Почему с «легкой руки» Гумилева все пишут теперь «правильно»? Что же, Гумилев шепнул поэтам на ушко рыбье слово и они все так вдруг и пошли писать «правильно»? Кое-чему Гумилев поэтов, конечно, научил (прежде всего, вероятно, ответственности), но процесс повышения стихотворного мастерства, думается мне, и глубже и последовательнее. И в этом «научно» и «правильно» я чувствую какое-то неуважение к Гумилеву, словно он кондитером был или портным… Это неуважение становится даже каким-то распространенным явлением. По Терапиано, например, предположительная похвала Гумилева («это очень понравилось бы Гумилеву», — сказал он иронически об одном моем стихотворении) является для поэта чем-то почти постыдным, никак не лестным. Как будто Гумилеву нравились одни пустые формальные достижения! Кстати о форме: «правильно» пишут многие, но лишь у немногих за этим скрывается подлинное поэтическое дыхание. Пример: Ю. Трубецкой, у которого все «правильно», но дыхания этого, подлинной искры Божьей — нет. «Обвинениями» в поэтич<еском> мастерстве сейчас иные критики просто отмахиваются от неугодных поэтов, если ни к чему другому нельзя придраться.

Вот и в «Мостах» Вы пишете: «кто теперь не может написать “совершенного” стихотворения по всем правилам?»[207] Ведь Вы тут, дорогой, ради красного словца грех на душу берете! Разве то, что написано «по всем правилам», всегда «совершенно» только в кавычках? Конечно, оно может быть и таким, но оно может быть и просто совершенным, без кавычек, а тогда зачем над ним иронизировать? Разницу между этим словом в кавычках и без кавычек Вы же чувствуете, зачем же убивать его кавычками?

И еще (в «Мостах») Вы пишете: «Для поэмы нужно большое дыхание, и многим астматикам она покажет, что поэзия не их стезя». Я не против предложенной Вами большой формы (хотя и считаю, что она во многом себя изжила), но никак не могу согласиться, что неудача с поэмой есть смертный приговор для поэта вообще! Анненский, Мандельштам, Ходасевич, Ахматова, Г. Иванов и многие другие не только не писали поэм (отдельные, более длинные, стихи некоторых из них никак нельзя отожествлять с поэмой), но никогда и не смогли бы их написать, но разве из этого можно сделать вывод, что «поэзия не их стезя», иначе говоря, что им и поэтами называться нельзя, и писать не следует??

Я чрезвычайно ценю свежесть и талантливость Ваших литературных суждений, но я замечаю, что в последнее время они приобретают иногда какой-то сырой, непродуманный, эпатажный характер, и даже как-то не верится, что Вы сами этого не чувствуете…

Огорчили меня Ваши личные дела: недомогания, перегруженность не всегда приятной работой, а особенно нечто вроде разочарования в своих поэтических силах и возможностях… Вот это уж совсем напрасно! Вы, счастливец, еще молоды, перед Вами еще огромный кусок жизни! Еще как Вы, Бог даст, развернетесь со временем! Паузы в творчестве совсем не смертельны, а иногда и благотворны. Я молчал в России 25 лет, а никто этого по «Следу жизни» не заметил, думали (Ульянов), что я эти 25 лет писал «в стол». Вероятно, без молчания, двадцатипятилетнего молчания, в «Следе жизни» было бы другое дыхание. Почему бы и Вам не помолчать? По другой причине, конечно, но не в причине дело. Когда я молчал, у меня и в мыслях не было, что удастся опять заговорить. Так и Вы в это не верите, а оно, смотришь, придет! Ваши большие поэтические достоинства продолжают в Вас жить, и Вы воспользуетесь ими как привычной ручкой, когда придет тому время. Так что не отчаивайтесь. Ждите.

Что с изданием Ваших «Гурилевских» в «Рифме»? Если безнадежно, следовало бы издать самому! В Мюнхене, если небольшим тиражом и малым форматом, обошлось бы всего в 100 долларов. Очень советовал бы, если есть хоть какая-нибудь материальная возможность! Это помогло бы Вас запомнить как поэта и явилось бы своего рода обещанием дальнейшего. Поднатужьтесь и организуйте это дело!