«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - [22]
Кто такой Болыпухин — не знаю. Печатается он очень редко, и немногие его статьи были посвящены прославлению, довольно неумеренному, отдельных поэтов. Такова была его статья о Юр. Трубецком в «Н<овом> р<усском> с<лове>» лет 5 тому назад[171], статья чрезмерно восторженная и в стиле своем какая-то пошловатая. Трубецкой трактовался в ней как общепризнанная знаменитость. Я даже подумал тогда, что это он сам о себе написал и что Большухин — псевдоним. Но после этого я встречал эту фамилию в мюнхенском «Современнике» и, по-видимому, ошибся (хотя Трубецкой был бы на это способен, ибо карьерист он, каких мало). Так или иначе, у меня составилось впечатление, что Большухин пишет только о друзьях и приятелях. Живет он, по всей видимости, в Мюнхене. Там же живет уже 4 года, работая на радиостанции «Освобождение», и Чиннов. Отсюда, вероятно, и статья. Впрочем, Чиннов похвалы заслуживает (я очень люблю его стихи), хотя быть прославленным дважды в одной газете, пожалуй, немножко чересчур (да еще без всякого внешнего повода) — но это уж «вина» редакции, печатающей все, что пришлют. Так или иначе, Большухин представляется мне рецензентом по кумовству или, в лучшем случае, по дружбе. Поскольку, кроме того, я знаком с его манерой письма — я его похвале не порадовался бы. Рецензия Струве о моих стихах[172] мне понравилась своей деловитостью, спокойствием, вдумчивостью, редким для рецензента знанием рецензируемых стихов. Есть в ней, правда, некоторый академический холодок, но, пожалуй, он лучше болтливых восторгов. Кстати, завтра Глеб Струве приезжает ко мне на неделю. Жить будет в гостинице, т. к. у нас всего одна, да и та небольшая, комната, но целые дни проводить у нас[173]. Предупредили о своем посещении и Ржевские, проводящие лето на озере под Мюнхеном.
Читаете ли Вы парижскую «Рус<скую> мысль»? Там недавно была рецензия Терапиано о книге стихов Мамченко, начинающаяся так:
«В последнее время, как, м. б., заметили многие, наши критики стали высказываться о стихах с некоторой “опаской”. Еще бы! Прежде ведь критики писали об авторах, а теперь авторы пишут о критиках. Поэтому для того, чтобы разобрать какую-нибудь книжку стихов (да еще, не дай Бог, “не парижского” поэта) или просто высказаться по поводу стихотворений, напечатанных в журнале, нужно запастись мужеством, точнее, безразличием к имеющим последовать “репрессиям”».
Прочел с удовольствием! Выходит, что помогла все-таки моя наука, если пишет «с опаской»! Даже сам в этом сознался! Пусть и пишет именно с опаской, т. е. с чувством большей ответственности за свои высказывания.
Жму руку и желаю всяческих удач! Жаль, что не ответили Адамовичу (о Цветаевой)[174]… Я себе этой роскоши позволить не могу, довольно у меня и так завелось смертных врагов среди литерат<урных> критиков! Искренне Ваш
Д. Кленовский
33
20 окт<ября 19>57 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Спасибо за снимки, такие живые, Вас, несомненно, хорошо передающие. Я действительно в беседе с Г<лебом> П<етровичем> полюбопытствовал, как выглядят некоторые мои эпистолярные знакомые, но описания его могли быть лишь приблизительными. Я очень рад поэтому, что Вам пришло в голову подкрепить их «фактическими данными». У нас этим летом перебывало много гостей, и все они щелкали фотоаппаратами. Ржевский снял меня в группе с Г<лебом> П<етровичем> и Аглаей Шишковой[175]. Если что получится — пришлю. Пока имею только снимки, сделанные Г<лебом> П<етровичем>, но они, по его же мнению, неудачны.
Присланные Вами стихотворные кусочки при первом с ними соприкосновении не вызвали ассоциаций. Потом стал за ними как будто кто-то мерещиться, но, м. б., это самовнушение (т. к. Вы задали такой вопрос)… В строках о тополе есть какая-то своеобразная прелесть.
Ваше суждение о моих стихах в «Н<овом> ж<урнале>» мне было очень интересно услышать, именно такое конкретное, не общие слова[176]. Во мне две души — это верно, отсюда иногда и противоречия (со стороны, вероятно, предосудительные), но искренен я всегда. Ваши критические замечания метки и справедливы. Хочется только поговорить по поводу сказанного Вами о стихотворениях № 3 и № 4. Первое из них («Сколько раз я нарушал обычаи…») написано в необычном для меня ключе легкого цинизма и горечи, а потому, думается мне, в нем допустимы те «очевидности» (7–8 стр.), которые Вас как будто шокировали. Мне непонятно, что Вы хотели сказать словами: «после Пушкина звучит банальновато: я казнен воспоминаньем»?? Восприятие Вами стих<отворения> № 4 («Приземист лес, и берега пологи…») меня огорчило какой-то, я сказал бы, к нему глухотой. Уж если начинать задумываться, то не на третьей (как Вы отметили) строфе, а уже на второй, где появляется мотив предопределения, кармы («обещаны мне были»). Что касается последней строфы, то она является суммированием всей темы («смутивший знак, не наступивший срок…»), а потому никак не может быть лишней, на что Вы намекаете. Последнюю строку, которую Вы сами назвали «чудесной», нужно ведь как-то «привести» к читателю.
