«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - [19]
Китайский № «Граней» представляется и мне, и большинству моих корреспондентов совершенно ненужным. Я по этому поводу уже давно, узнав о том, что он проектируется, писал Тарасовой. Общее мнение: в эмиграции не так много журналов, чтобы уделять чуть ли не целые №№ переводной литературе в ущерб отечественной. Орвелла[139], впрочем, приветствуют. Кашин из «Граней» ушел, почему — не знаю.
Струве четыре раза писал мне из Италии (где небо улыбнулось ему лишь в последние дни, а то были дожди и даже снег). Оттуда через Женеву он выехал в Париж, куда, вероятно, уже и прибыл. Между 15 и 30 мая он рассчитывает быть в Мюнхене, где, вероятно, решится напечатать в «моей» типографии книгу стихов[140] (рукопись уже у меня). Встречусь я с ним впервые, ведь наше знакомство (как и 99 % всех моих знакомств) — эпистолярное. Когда он вернется в USA — не пишет. Перед отъездом он говорил о полугодовой поездке.
В журнале «Жар-птица»[141] (как будто «американском», но печатающемся в Мюнхене) прочел такие проникновенные строки: «Писать неряшливые стихи после Блока, Гумилева, Мандельштама и Терапиано — теперь никто уже себе не позволит».
Ржевский в мае приезжает на несколько месяцев из Швеции в Мюнхен. Жму руку.
Ваш Д. Кленовский
27
22 авг<уста 19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Целую вечность Вам не писал! Виноваты в этом мои недуги: болел, лежал в больнице, оперировался, после операции (которая, видимо, не помогла) опять болел и продолжаю болеть. Как видите, перечень довольно невеселый, особенно если учесть, что передо мной маячит призрак новой (уже весьма серьезной) операции, поскольку первая (более легкая) не дала ожидаемых результатов. Жена тоже все время болеет и тоже кандидат на операцию, ибо ничто прочее не помогает. Все это (плюс связанные с этим заботы материальные) угнетает нас обоих довольно сильно…
В связи со всем этим неимоверно запустил мою корреспонденцию и лишь теперь постепенно начинаю расплачиваться с моими эпистолярными кредиторами. Посетил меня, еще в июне, Глеб Петрович Струве. Интересно было с ним лично познакомиться. Он привез мне от себя и от брата[142] (парижского) замечательный подарок — монографию о моем отце с многочисленными репродукциями с его картин[143].Я при бегстве из России взять ее, конечно, с собой не мог и никак не представлял себе, что когда-нибудь явлюсь снова обладателем этой столь ценной для меня книги.
Помаленьку пишу. В № 31 «Граней» пойдет сразу пачка моих новых стихов[144].
Сердечный привет!
Искренне Ваш Д. Кленовский
28
октября <19>56
Дорогой Владимир Федорович!
Рад был узнать, что Вы на некоторое время из учителя становитесь учеником, не потому, конечно, что Вам надо не учить, а учиться, а потому, что это учение станет ступенью к более интересной, глубокой, творческой работе, чем Ваша нынешняя. От всего сердца желаю Вам удачи!
Не огорчайтесь выпадами Адамовича![145] Достаточно прочесть книгу Глеба Струве[146], чтобы увидеть, сколько несправедливейших приговоров вынесла неблагодарная эмигрантская критика лучшим своим писателям (Сирину — Набокову, например[147]). Но, говоря откровенно, Вы немного и сами виноваты… В результате Вашего литературного задора и темперамента (за которые я Вас как раз люблю) Вы, ну, как бы сказать: немного перерезвились, что ли. Афоризмы — вещь ответственная, они разрешены лишь авторам сугубо маститым; молодежи их не прощают, даже если ее афоризмы не хуже, чем у мэтров. Вы себя поэтому сами поставили под удар[148]. Те же мысли, но высказанные не афористически, а подробно и с мотивировкой — были бы приняты совсем иначе. Первая реакция Адамовича и других была примерно такая: ишь ты какой, молоко на губах не обсохло, а уже с афоризмами выступает! Сама форма предопределила отношение к сказанному Вами. И, пожалуй, лучше избегать этой формы высказывания своих мыслей (иногда чрезвычайно интересных), чтобы, так сказать, не дразнить гусей.
Что Вам теперь «совестно показаться на люди» (как Вы выразились), то это уж совсем напрасно! Тогда и Сирину-Набокову надо было уже 30 лет тому назад перестать писать! Вы столь талантливы (и притом многообразно талантливы), что пара комариных укусов никак не должна на Вас влиять. Это было бы непростительным малодушием!
Что касается приемов нашей критики, то об этом можно говорить без конца и никакого письма на это не хватит. Скажу только, что раздражают они меня давно, и притом без личного повода, ибо меня критики пока что не обижали. Но я обижался и за других, и за поэзию вообще. Я никак не любитель «журнальных сшибок», но какая-то померанцевская капля переполнила мою душу, и я не удержался (мою статью в «Н<овом> р<усском> с<лове>»[149] Вы, наверное, читали). Теперь предстоит, конечно, быть ответно искусанным…
Глеб Струве, судя по его письмам, тоже сильно уязвлен отзывом Гуля о его книге[150]. До меня газета еще не дошла, и я сужу по кратким из нее выдержкам. Но сразу же в глаза бросается общий злобный и враждебный ее тон. Несомненна ее «мстительная» подоплека, вызванная тем, что Г<леб> С<труве> вспомнил в своей книге сменовеховское прошлое Гуля, о котором он предпочитает не вспоминать. Что касается фактических деталей статьи, то если Гуль, как пишет Струве, в числе якобы несправедливо неупомянутых им писателей назвал, да еще именуя его «поэтом», Эфера
