«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - [12]
Искренне преданный Вам Д. Кленовский
14
30 янв<аря 19>55 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Письмо Ваше от 16 января получил. С большим интересом (хотя с поэмой Вашей уже знаком) жду № 4 «Опытов». Любопытно, внесли ли Вы в нее изменения и какие, как ее назвали и т. п. Да и не только я жду этот №. Оказывается, у Вас как поэта немало друзей: все почти мои знакомые, которым я написал о Вашей поэме, ответили, что очень полюбили Вас по «Гурилевским романсам» и непременно приобретут «Опыты». Все это — «европейцы» (Швеция, Франция и т. п.).
Забыл поссориться с Вами из-за одной детали в Вашей, в остальном, на мой взгляд, значительной и верной, статье о Хлебникове[88]. Ну как можно было, дорогой, приписать Ходасевичу «злобу к ближнему»??!! Не буду повторять уже сказанного мною на этот счет в статье «Оккультные мотивы в русской поэзии». Если не лень — перечтите.
Вы спрашиваете о характере моей будущей книги? Представьте себе, что по настроениям она будет довольно пестрой и вообще будет кое в чем отличаться от первых двух. В ней будет меньше антропософии, меньше духовного благополучия, будет даже некоторая горчинка. Думаю, что эта перемена огорчит кое-кого из друзей моих стихов. Впрочем, в основном в книге прозвучу я же, конечно, лишь в других нюансах.
Для книги в 48 страниц (я против более толстых сборников) стихов почти уже хватает. Когда прибавится еще штук 5–6 — серьезно займусь этим делом. На издательства я никак не рассчитываю. Издание первых моих книг финансировал один знакомый. Книги распроданы, окупились, деньги я ему вернул. Возможно, что он согласится финансировать и третью книгу, но полной уверенности нет. Между прочим: книги мои никогда бы не окупились, если бы не Род. Березов[89], совершенно бескорыстно помогший их распространить[90]. У него золотое сердце, и я по гроб жизни ему за эту дружескую услугу признателен. Перед выходом книги (если выйдет!) напечатаю, вероятно, несколько стихотворений из нее в «Гранях».
Ваших денег от «Посева» так и не получил… Очень они там ненадежны на этот счет… А был бы деньгам особенно рад, ибо в связи с переездом в другую комнату залез в долги, — не знаю, как и рассчитаться…
Привет Вашей супруге.
Жму руку. Дл. Кленовский
15
2 февраля 1955 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Спешу поставить Вас в известность, что только что получил деньги от «Посева». От всей души благодарю Вас за эту щедрую помощь, которая в нынешнее, в связи с переездом особенно трудное для меня материально, время является для меня в полном смысле этого слова спасительной. Меня смущает только размер перевода — целых двести марок!! Собирались ли Вы действительно пожертвовать для меня такой суммой или произошло какое-нибудь недоразумение?
Несколько дней тому назад послал Вам подробное письмо, а потому ограничиваюсь этой короткой благодарностью.
Еще раз сердечное спасибо! Д. Кленовский
16
4 марта <19>55
Дорогой Владимир Федорович!
Письмо Ваше от 13 февр<аля> получил. Отвечу прежде всего на некоторые затронутые в нем вопросы.
Ваша фраза: «Но Вы (т. е. я) не можете отрицать, что Ходасевич все же был злой человек» меня озадачила… Почему Вы в этом (т. е. в том, что Х<одасевич> был злой человек) так уверены? И — главное — почему так уверены также и в том, что я этого не буду (и даже не могу!) отрицать? Вы сперва как будто согласились со мной, что «злобы к ближнему» у Ходасевича нет. Почему же двумя строками ниже Вы снова причислили его к «злым людям»?? Может, в первом случае Вы имели в виду Ходасевича — поэта, а во втором — Ходасевича-человека? Но, если это было так, мне думается, что Вы и во втором случае ошибаетесь… Мы оба с Вами лично Ходасевича не знали и судить о нем как о человеке можем только по воспоминаниям его современников. И вот что, например, писала о нем в год смерти Х<одасевича> (в 1939 г.) в № 70 «Современных записок» Нина Николаевна Берберова, которая лет 12–15 была «подругой жизни» Ходасевича, а затем, лет за 5 до его смерти, с ним разошлась[91]:
«В детстве впервые испытал он то страшное, слезное чувство жалости, которое с годами стало одной из основ его тайной жизни. Это чувство иногда душило его. “Да ведь он счастливее, моложе, здоровее, богаче тебя! — говорили ему. — Ну чего ты его жалеешь?” В последние недели его болезни многие таким же острым чувством жалели его самого. “Ничего более жалкого нет на свете, чем та девочка, помнишь, у Арбатских ворот… зимой… нет, не могу!” Ничего более жалкого не было на свете, чем он сам, лежащий на грубом белье городской госпитальной койки, в желтых, исхудалых руках держащий жестяную кружку с остывшим липовым чаем»[92].
Я слышал, что у Ходасевича характер был тяжелый, что в последние годы своей жизни он пил… Но это уже из другой оперы. Да и судьба так его жестоко трепала, что это неудивительно. Не люблю вообще судить об искусстве по «бытовым» признакам автора… К тому же в искусстве подлинная, скрытая ото всех, сущность человека отражается куда яснее, чем в его личной жизни. Яд в стихах последнего периода жизни Ходасевича, конечно же, был, но он им и защищался и защищал (от неправды мира).
Что касается Березова, то о нем ходят самые фантастические слухи… Пророком какой-то секты он, конечно, не был. Он написал и напечатал в «Н<овом> р<усском> с<лове>» очерк о таком «пророке», а т. к. он отнесся к этому последнему нейтрально, не «осудил» его, — на него посыпались обвинения (в том числе и печатные) в измене христианству, ереси, богохульстве и т. д., и т. д., Для его врагов это был чудесный случай с ним расправиться. Отсюда, вероятно, и пошел дикий слух, дошедший и до Вас, что Березов сам был пророком какой-то секты. Он всего лишь года 2–3 тому назад перешел к баптистам. К последним я не испытываю симпатии (хотя они бывают, и нередко, лучшими христианами, чем многие православные), но это его, Березова, личное дело, и путь этот каким-то образом отвечает свойствам его души и писаний. Березов, в противовес Ходасевичу, защищается и защищает не ядом, а елеем. Последнее как будто правильнее, но получается хуже.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Эммануил Райс (1909–1981) — литературовед, литературный критик, поэт, переводчик и эссеист русской эмиграции в Париже. Доктор философии (1972). С 1962 г. Райс преподавал, выступал с лекциями по истории культуры, работал в Национальном центре научных исследований. Последние годы жизни преподавал в Нантеровском отделении Парижского университета.С В.Ф. Марковым Райс переписывался на протяжении четверти века. Их переписка, практически целиком литературная, в деталях раскрывающая малоизученный период эмигрантской литературы, — один из любопытнейших документов послевоенной эмиграции, занятное отражение мнений и взглядов тех лет.Из нее более наглядно, чем из печатных критических отзывов, видно, что именно из советской литературы читали и ценили в эмиграции, И это несмотря на то, что у Райса свой собственный взгляд на все процессы.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.