Я медленно открыла эту дверь - [100]

Но, безусловно, у Голубкиной и Туманян были общие, объединяющие их черты. Прежде всего понимание того, что хорошо, что плохо. И это понимание было безупречным. Они были талантливые, мудрые и справедливые. Справедливость – это была их основа, стержень, на который нанизывались их индивидуальные качества.

Хорошо помню свой первый рабочий день, потому что он для меня оказался очень эмоционально насыщенным. Идя на работу, я испытывала легкое волнение, несмотря на то, что была абсолютно уверена, что как нельзя лучше подхожу для работы редактора. Я окончила киноведческий факультет ВГИКа и выросла как-никак в кинематографической семье.

Моя уверенность продержалась чуть больше часа.

Сначала мы смотрели пробы, потом началось обсуждение, и мне первой предоставили слово. В этот момент я с ужасом поняла, что ничего не знаю и не умею. Я чистый лист бумаги. Всё, чему меня учили во ВГИКе, – теория, причем несовместимая с практикой. Как если бы меня подвели к машине и сказали: «Это машина. У нее четыре колеса. Есть двигатель, руль и педали. Садись и выезжай на МКАД».

Удивительно, но меня не погнали с работы поганой метлой, а стали обучать профессии. Учили меня Голубкина и Туманян простым, но очень действенным способом – «кнутом и пряником». Конечно же, за «пряники» отвечала Людмила Владимировна.

Однажды после трудного худсовета я спросила ее, как я говорила, всё ли было правильно, не выглядело ли это детским лепетом. Она ответила: «Нет, Лена, не волнуйтесь, всё хорошо. Вы были убедительны, но вам надо научиться говорить людям „нет“». Тогда я не поняла смысл этого совета, но запомнила, потому что он мне показался странным.

И только по прошествии времени, когда я открыла собственное агентство, я поняла смысл сказанного. Моя работа заключалась в том, чтобы представлять и защищать интересы актеров перед продюсерами. Я передавала их решения, их согласие принять участие в съемках того или иного фильма или их отказ. И в случае отказа я всегда старалась говорить «нет» так, чтобы не навредить моим клиентам, не испортить отношения, не лишить их возможности получить повторное предложение от этих кинокомпаний, продюсеров, режиссеров. Для меня совет Людмилы Владимировны оказался бесценным.

Я училась быстро. Но при этом не была покладистой ученицей. Всё время брыкалась и фыркала. Спорила. Пыталась доказать свою правоту.

Людмила Владимировна, напротив, не была категорична, не давила своим авторитетом, не навязывала своих суждений. Каждый раз, высказывая мнение, начинала со слов: «Мне бы хотелось понять… Мне кажется, но я могу ошибаться… Возможно, стоит попробовать… Может, стоит попытаться?.. Но это, безусловно, вам решать». И каждый раз собеседник с ней моментально и радостно соглашался: оказывалось, что он сам как раз об этом думал, сам хотел это сделать или изменить.

Однажды Туманян и Голубкина решили запустить в производство «коммерческий фильм». Детектив. Это было смелое решение, хотя и вынужденное. Туманян показалось, что «костлявая рука» зарождающегося капитализма дотянулась и до наших шей. Меня назначили редактором этого фильма. К этому моменту я уже освоилась, чувствовала себя уверенно, как водитель после первого года вождения автомобиля. Ощущала себя Шумахером.

И вот мы сидим в зале, я рядом с Людмилой Владимировной, смотрим пробы. Пробы не просто беспомощные – бездарные. Я чувствую, как во мне стремительно нарастает раздражение. Началось обсуждение. Туманян с Голубкиной высказывали свое мнение, как мне показалось, в чересчур деликатной форме. Когда дошла очередь до меня, я решила быть честной и принципиальной, поэтому сказала всё как есть: пробы настолько слабые, что я вообще не понимаю, что здесь можно обсуждать; этими пробами режиссер расписался в своей профнепригодности. И тут… Голубкина не просто повысила голос, она закричала на меня: «Лена, немедленно замолчите! Это недопустимо! Что вы себе позволяете?!» Я тут же заткнулась. От неожиданности, от шока. Людмила Владимировна, всегда сдержанная, спокойная, доброжелательная, не просто повысила голос, она кричала на меня. А Туманян… молчала. Туманян, которая устраивала мне публичные выволочки даже за самые незначительные мои промахи. Их реакция меня мгновенно отрезвила. Я поняла, что мои честность и принципиальность – банальные хамство и глупость. Это я, а не режиссер, расписалась сейчас в своей профнепригодности. Я испугалась не на шутку. Корила себя за то, что своей безобразной выходкой поставила их в неловкое положение, за то, что не оправдала их доверия, за то, что могу лишиться их уважения, за то, что дни мои в студии «Зодиак» сочтены.

Когда мы вернулись в студию, Голубкина сказала ледяным голосом: «Лена, нам надо поговорить».

Мы говорили недолго, потому что я уже сама к тому моменту всё осознала и раскаялась. Но суть, смысл сказанного мне Голубкиной я запомнила накрепко.

Говорить с человеком в грубой, резкой, обидной и тем более оскорбительной форме – непродуктивно. Как бы вы ни были правы, какие бы справедливые слова ни говорили. Тот, к кому вы обращаетесь, вас не услышит, не поймет и уж точно не согласится с вами.