Я люблю время - [7]

Тогда я не боялся Древнего Мира, хотя и не был безмозглым… И сейчас не боюсь… но опасаюсь. Однажды меня там доконали, уходили до смерти и мне это не понравилось: очень уж мучительно, мучительнее самого умирания, постепенное возрождение из праха и боли, когда разум уже очнулся, а остальное в стадии реконструкции; настолько все это чудовищно тяжело и страшно, что… На фиг, потом как-нибудь вспомню…

Я люблю мой Древний мир ярче и острее всего, что только у меня есть пространственно-временного, но с тех пор, как помер и воскрес, я там не бываю, только ностальгирую перед Оконцем. И вообще я подозреваю, что этот мир рухнул, исчез, остался лишь в моих воспоминаниях… Или прошел сквозь глобальные катаклизмы и выродился в современный, что вернее всего… Рано или поздно – проверю.

А когда я еще ходил-бродил по Древнему Миру, свела меня судьба с моими крестниками: и с Лином, и с его Гвоздиком-Ужасиком – оба, мягко говоря, подросли к тому времени и набрались сил… И когда на Империю и соседей накатило «Морево» – я в стороне не оставался… Это было бурное время и запредельно интересное, так что я начисто забывал о себе как о Божественном Сверхразуме, о том, что ем, пью и воюю за двести миллионов лет до начала христианско-мусульманско-иудейско-египетско-шумерского летоисчисления и что все это канет бесследно и через полбесконечности заново родится из Чрева Земного… А Хвак? Его отродье, спора, семя от побега его, встречалось мне на пути и оставило незаживающие царапины в сердце моем. Кто, все-таки, он был – Хвак этот, разрази меня чесотка?!… Ладно, и об этом как-нибудь позже.

Долго ли, коротко я жил да миры менял, а как-то меня вдруг озарило: где бы я ни жил, чем бы ни занимался, но непременно меня окружают война и кровь. Нет, конечно, бывали периоды, когда я жил вне цивилизаций и просто смотрел, как меняются климатический условия, геологические эпохи, но… Смутно весьма и уже без дураков смутно. Словно бы спал я с открытыми глазами и тихо отмечал в уголке сознания: во да, мол, вулканическая деятельность снизилась и растительная жизнь, иная, но аналогичная прежней, робко подбирается к прежним рубежам… и что толку… и мне совсем неинтересно и совсем-совсем ничего не хочется… Нет уж, с глазами, руками, ногами, ушами, желудком и подмышками мне гораздо любопытнее. Но уж чтобы не тишь да гладь, а игра страстей, атаки, колотые, рубленые, огнестрельные ранения… Как-то не живется мне без Фобоса и Деймоса, хотя я себя с Марсом отнюдь не идентифицирую. Кровь и война, бесконечные сражения, интриги, подготовки к боям, дуэли, просто резня… Охота в виде отдыха между войнами… И нет ведь во мне патологической жестокости к зверям и людям, и не самоутверждаюсь я насилием, физическим и ментальным превосходством над смертными человеками и местными божествами, а вот поди ж ты… Сделав такое открытие про самого себя, я тотчас стал искать иной путь, чтобы и с людьми, и без побоищ: нашел в одном из миров славное местечко невысоко в горах, где оборудовал себе довольно скромный райский уголок и занялся некоммерческим цветоводством. Из всех убийств – несколько случайных насекомых в год, да протеин от не мною убиенных животных, который я покупал уже в разделанном виде в питерских магазинах… Но и то я ел мясное только в квартире, «на побывке», в тайне от глаз людских, а в этом мире – строго вегетарианствовал. Пятнадцать лет одиночества и безгрешного растениеводства – и никакой садистской абстиненции, ни малейших ломок по отсутствию членовредительства и зверств, даже понравилось мне рыхлить, прививать, подрезать, собирать в житницы… А дивные ароматы?… А какие цветовые гаммы создавал я в своем саду?… Жаль только, осени у меня не было и зимы, одно сплошное лето с элементами весны… И на Земле есть подобное место, в латиноамериканском государстве Эквадор, на приличной высоте над уровнем моря… Лето – да, а осени, зимы и весны – нету. Но тут уж привередничать не приходилось, потому что выбрал я мир, чтобы строить сад, а не наоборот; есть уже опыт перестройки мира: начнешь – конца-краю не будет и неминуемые божеские обязанности вершить скоромные суд и расправу… У местного населения слыл я святым старцем, белобородым и белопомыслым отшельником… Даже за сексом в Вековековье бегал, а с местными женщинами – ни-ни… Но… Отшельник должен быть честолюбив, а мне – куда? Ну пять, ну десять, ну двадцать лет святости, а ради чего? Неудивительно, что вслед за этим я ударился в другую крайность, своего рода бытовую и нравственную аскезу, среди людей и пороков, и четверть века усердно нюхал жизнь совсем с другой стороны.

Воркута… Все собираюсь узнать значение этого русского-нерусского слова, да как-то забываю… Колыма – то же самое: речка-златотечка, сам намывал помалу, а почему зовется так – хм?…

Хорошие бы края, да людей там многовато, и в земле, и на поверхности… Помню, один битый фраер, хороший мой приятель, интеллигент и сосед по шконке, уже в Хрущевские времена поднял шесть лет за одно лишь четверостишие:

В Колым-земле на тонну золота –

Десятки тонн костей и соли

Как результат Серпа и Молота