Я люблю тебя больше жизни - [7]

— Еще одного? — Мила задумалась. — Нас должно быть семь?

— Да, — грустно ответила незнакомка, глядя прозрачными, как небо в ясное утро, глазами.

И смотрела она почему-то на меня.

— Семь отверженных ступят на священную землю. И заплатят дань за исполнение заветного желания. Бойтесь, дочери и сыновья Ходкара, синеглазых и темноволосых людей, бойтесь их пуще лютой смерти и не отдавайте в их власть свое сердце, ибо они зло, что погубит вас, — хорошо поставленным голосом процитировала наша новая собеседница. — Мой мир отличается от этого, — печально добавила она, — равноправие, понимание и любовь — вот что ставит превыше всего наш король. Это девиз королевского рода.

Девушка задрожала и всхлипнула.

— Однажды, будучи маленькой, я оказалась в королевской библиотеке на экскурсии со своим классом. Там мне попался в руки старый фолиант, где я вычитала эти строки. Именно с того момента я и стала грезить о синеглазом брюнете, ведь для нас подобный типаж большая редкость.

— И нашла, — выдохнула Мила и зло выплюнула: — Как и я.

— И я, — чувствуя себя попугаем, повторила эхом.

— А в подвалах, где нас держали, насчитала семь клеток, — припечатала девушка, а я изумилась ее наблюдательности, — и поняла, что нас должно быть семь. Семь даров для нового мира.

— Не обязательно, — покачала головой Мила, — это…

— Она права, — перебила ее. — Когда я очутилась здесь, мужчины в белых плащах заявили, что мы последние, седьмые. А что еще ты читала? — Я уцепилась за эту возможность, чтобы узнать какие-нибудь подробности о месте, куда попала.

— Страдание и боль — удел тех, кто… — начала она, но стражник грубо дернул ее за руку, оттаскивая от нас.

— Ты следующая, — бросил он и потащил за собой на выход.

— Предал самое ценное, что у него есть! — крикнула нам девушка и перестала сопротивляться, позволяя себя вывести.

— Предал самое ценное? — Мила обескураженно поцокала языком. — Нашу жизнь?

Прикрыла глаза, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Всего мгновение назад я была спокойна, а сейчас все мое тело сотрясалось от едва сдерживаемых рыданий. Когда уводили первого парня, все казалось далеким, но… время неумолимо приближает момент моей продажи.

— Я уже предала, — приобнимая меня, прошептала Мила, — ведь я хотела умереть, пусть и передумала через сутки.

Собственные страдания отошли на второй план — рядом был человек, нуждающийся в утешениях. И от осознания этого становилось легче.

— Нет, не предала, — ответила ей, ласково пройдясь рукой по мягким белокурым локонам, — ты жива и еще в силах бороться за свою жизнь.

Я участливо гладила ее по волосам и плечу, по спине и вновь возвращалась к голове. Мимоходом отмечая, что и сама была бы не прочь оказаться на месте Милы. Чтобы и меня кто-нибудь так же утешал и шептал подбадривающие слова, как я сейчас. Но…

Во мне всегда было много нерастраченной любви и сострадания. Во всяком случае так всегда говорила декан моего факультета. Впрочем, вряд ли я пошла бы учиться на педагога начальных классов, если бы не любила детей и не желала быть той самой путеводной нитью во взрослую жизнь для маленьких, не окрепших ни духом, ни умом личностей.

Однако все изменилось, когда в конце третьего курса я встретила Пашу. Как он ухаживал за мной! Сколько счастливых моментов подарил! И как спустил с небес на землю…

Я не работала по профессии, потому что Паша не хотел, чтобы его женщина вообще работала. И я, глупышка, согласилась с ним, тогда совсем не понимая, что он постепенно отрезает меня от внешнего мира. Даже наши встречи с родителями свелись к минимуму. Пара звонков за полгода, одна встреча за весь год. Это казалось мне нормальным, а теперь понимаю, что он делал все, чтобы обо мне забыли.

— На выход. — Из моих рук грубо выдернули Милу.

— Я с тобой, — успела шепнуть ей, прежде чем ее вывели из шатра.

Время словно наслаждалось моей агонией. Те десять минут, что я провела в ожидании своей очереди, показались вечностью. Мысли жужжащим роем кружили в голове, жаля предположениями о моей участи. Я придумывала себе всевозможные варианты, но столкнуться с реальностью была не готова.

Когда меня вывели на всеобщее обозрение, чувствовала себя отвратительно, но, собрав волю в кулак, заставила себя отрешиться от происходящего и пространных излияний Артель. Наблюдала за всем как бы со стороны. Вроде это и не я стою на импровизированной сцене, и не обо мне рассказывает мужчина в изумрудной рубашке. Взгляд блуждал по чужим лицам, пока не наткнулся на виновника всех моих бед.

Паша находился в первых рядах толпы, у самого края помоста. Только опустив голову вниз, заметила его. Он смотрел на меня, и я не могла понять, что читается в этом взгляде. Хотелось бы увидеть хоть тень сожаления и раскаяния, хоть малейшую искорку желания вернуть все назад.

Но, заметив мое внимание, Паша отвернул лицо. Закусив до боли губу, заставила себя смотреть выше, гордо расправив плечи и не опуская подбородок. Я не заплачу! Я ни за что не заплачу!

Холодный порыв ветра ударил не хуже пощечины. На миг воздух застрял в моих легких, и я со свистом выдохнула. Больше на предателя не смотрела, блуждая взглядом по лицам пришедших на торги иномирян.