Я иду искать - [6]

— Ерунда, — говорит. — По шву распоролось. Зашить — плёвое дело!

— Кому как! — кричит дед. — По-моему, легче слона обучить на коньках кататься, чем этого фрукта что-нибудь руками делать. Белоручка! Его до семи лет тётка с ложечки кормила.

Не до семи, а до пяти! И что я, виноват? Мне же с тёткой не справиться было. Нашёл что вспомнить, да ещё при Скворцовой.

— Ничего не умеет! Ничего не может! Оболтус и кокетлив, как девица.

Вдруг Скворцова говорит:

— Пойдём со мной!

Все так растерялись, что дед моё плечо выпустил, а я за ней, загипнотизированный, пошёл. Она меня к себе в квартиру привела и говорит:

— Давай брюки!

Я чуть сознание не потерял.

— Ни за что! — только и смог прохрипеть.

— Ладно, ладно! — говорит она. — Иди в ванную, надень халат, а мне из двери штаны свои подашь. Я их на машинке прострочу.

Я сидел в ванной, и мне хотелось умереть. Скворцова — самая красивая во всей школе, не просто красивая, а лучше всех. Я на неё всегда смотрю, когда она по коридору в школе ходит. Мне даже иногда казалось, что и она на меня смотрит.

Теперь я понял, что я для неё просто малявка! До чего же я невезучий! Что я, первый раз штаны рву? Нет, обязательно нужно было на Скворцову напороться! Но это даже хорошо! Я думал, она на меня смотрела, а это я всё сам выдумал! Я для неё как кукла смешная, ну всё равно как для меня малявки первоклассники. И то, что я ростом почти с неё, ничего не значит, потому что я в шестом классе, а она в девятом! Потому что она секретарь комсомольской организации школы, а я — никто, хотя и отличник!

Я смотрю в щёлку: вот она склонилась над шитьём, красивая, как Снежная королева. Вот если бы что-нибудь случилось, я бы её сразу спас! Например, загорелся наш дом, а она замок дверной открыть не может или уже на лестнице пожар. Скворцова из окна кричит: «Спасите! Помогите!», а я бы моментально по стене залез (тут не высоко, второй этаж) и вытащил бы её. Я себе это всё так хорошо представил, что опомнился, когда она мне штаны в дверь протянула.

— Надевай! — А у самой глаза смеются.

У них там в ванной зеркало висело, я оглянулся — ужас. Тощий стою, ноги как свечечки. И трусы по колено! Вечно мне Ага такие покупает, и главное, я в куртке, из-под куртки рубаха торчит, но без штанов! Не попадая ногами в брючины, я стал их натягивать, а когда вышел, Скворцова спрашивает:

— Ты в каком классе?

— В шестом.

— Ух ты! — говорит она. — Какой большой! — И по голове меня погладила.

Я чуть не заплакал. Это ж надо! Конечно, она меня и за человека не считает. Кто я, по сравнению с ней? Она вон какая красивая. Её дылды из десятого класса провожают, а таких, как я, в школе, может, сто штук!

Я об этом и раньше думал, а теперь своими глазами увидел, что для того, чтобы она меня заметила, мне нужно такое совершить, чтобы она ахнула… Что именно, я так и не смог придумать, хотя весь вечер на диване валялся и в потолок глядел. Единственно, что я точно понял, — джинсы мне совершенно необходимы! Я в них сразу взрослым буду, как отец, а может, даже и лучше буду выглядеть! Особенно если у меня ещё будет курточка «Сафари» и хорошие туфли на каблуках!

Но я понимал, что этого тоже ещё не достаточно!

Васька, как я ему велел, притащил мой портфель. Смешно подумать, но завидую ему, хотя я отличник, и у меня всё есть, и квартира у нас такая большая, и у меня своя комната, и джинсы у меня будут такие, какие ему всю жизнь, может, носить не придётся… А вот завидую! С ним никогда ничего не случается. У меня за один только день всяких событий и приключений миллион: и чердак, и директор, и следопыты, и Скворцова, и дед… У меня тыщу раз сердце в пятки проваливалось, а он — на контрольной отсидел спокойненько! Портфель мне принёс и теперь пойдёт на тубе дудеть.

У него трубища здоровенная — «туба» называется, самая большая труба в духовом оркестре, — он её за спиной в мешке таскает. Правда, никто никогда не слышал, как он на ней играет, но Васька говорит, что туба — инструмент оркестровый, так просто на ней не играют… Но и оркестра, где Васька играет, никто не слышал… И вот удивительное дело: всё равно ему все верят. Он почти что ни с кем никогда ни о чём не разговаривает, а вокруг него всегда ребята толпятся! Всё время ходит под ноги глядит — клад, что ли, найти хочет? — и всё молчит, думает чего-то, и всегда такой спокойный — меня даже зло берёт.

Пришёл, посидел, помолчал, посопел и говорит:

— Ну, я пойду! У меня что-то хомячки ничего сегодня не едят.

— Заболели, что ли?

Я только было подумал, что вот и у Васьки волнения есть, даже обрадовался немножко, а он говорит:

— Нет. Просто у них настроения нету. Пойду им на тубе поиграю! Для аппетита.

— Так ведь туба — инструмент оркестровый, — попробовал я Ваську подковырнуть, но не тут-то было.

— Конечно, — согласился он. — Конечно, оркестровый, но хомячкам нравится, когда я один играю! Они носами под мою тубу быстрее шевелят!

Ну почему я не могу быть таким спокойным, как Васька?

5 ИЮЛЯ 1939 ГОДА. 12 ЧАСОВ ДНЯ

— Пятнадцатую машину не видали? — спрашивал у всех встречных лейтенант в разорванном вдоль всей спины комбинезоне, бережно неся укутанную бинтами от плеча до пальцев левую руку.