«Я» и «МЫ». Взлеты и падения рыцаря искусства - [106]

И действительно, мимо нас прошествовал, попыхивая сигарой, довольно уморительный из-за толщины джентльмен (точь-в-точь буржуй, какими их изображали на плакатах тридцатых годов!). В левой руке он нес плетеную пустую корзиночку.

– Да что вы! – попытался я удержать его. – Неудобно!

– Думаете, слабо? – загорелся Каплер, тут же последовал за господином и осторожно опустил на дно корзинки бублики. Уличные зеваки заметили это, стали хохотать и показывать на корзинку пальцами. Господин забеспокоился, Алексей Яковлевич с одеревенелым лицом развернулся в обратную сторону и скрылся за углом.

Когда я догнал его, он был в полном восторге от своей проделки, и досады от предыдущей встречи как не бывало.

Он умел быстро отделываться от мелких дорожных неприятностей, неудобств, мужественно преодолевая и скуку, и разочарования в людях. В какой-то степени такие разочарования были неизбежны, потому что Алексей Яковлевич всегда готов был к дружбе. Меня постоянно восхищало в нем счастливое умение быстро сходиться с людьми, невзирая ни на Атлантический океан, ни на языковые и даже идеологические барьеры. При этом он ничего не уступал из того, что дорого советскому человеку, с недоброжелателями был только вежлив и корректен, тем же, кто готов был протянуть ему дружескую руку, он распахивал объятия.

В Нью-Йорке на большом приеме мы встретились с Тедом Виллисом, сценаристом и членом палаты лордов Великобритании. После пары коктейлей Виллис отвел нас в уголок и предложил спеть.

– А что? Давайте! – охотно подхватил Каплер. – Только что мы будем петь?

Каково же было наше изумление, когда лорд запел «Наш паровоз, вперед лети», потом «Молодую гвардию»! Оказывается, в молодости он был английским комсомольцем, и у него до сих пор сохранились эти пластинки. Когда мы возвращались на родину, Алексей Яковлевич с наслаждением вспоминал:

– Нет, это замечательно! В Нью-Йорке, в итальянском ресторане, с английским лордом петь «Молодую гвардию» – это потрясающе! Какой замечательный мужик! И все! И влюбился Алексей Яковлевич в английского лорда.

Но с неменьшим же чувством он вспоминал и других:

– А Джим Вебб! Умница! Говорят, что он консерватор, дай бог нам побольше таких консерваторов. Он же очень хочет водиться с нами! А Маня Старр? Прелесть!

Готово дело – все они уже друзья Алексея Яковлевича! Что до того, что двух-трехдневные встречи происходят не чаще, чем раз в два или три года, а то и больше. Летят через океан письма, телефонные звонки, приветы и подарки в случае оказии.

С Майклом Бланкфортом повидаться пришлось только через десять лет! Не важно! Алексей Яковлевич помнил первую теплую встречу, и когда мы второй раз прилетели в США, тут же принялся расспрашивать, как его повидать. Оказалось, что Бланкфорт сломал ногу и не может приехать в дом, куда нас пригласили. Алексей Яковлевич тут же, на следующий день, отказывается от другой соблазнительной встречи и едет навестить больного друга черт-те куда, на другой конец города. А городок был не маленький – Лос-Анджелес, и растянулся он на 112 километров…

Зарубежные друзья и коллеги оценили эти прекрасные качества Алексея Яковлевича, и думается, когда его избрали вице-президентом Международной гильдии сценаристов, его человеческое обаяние и преданность своему цеху сыграли решающую роль, победив некоторые старые предрассудки, неизбежные в международных делах. Таким образом его заслуженное лидерство в среде советских кинодраматургов блестяще подтвердилось и на уровне международных организаций.

…Теперь, справедливости ради, я должен вспомнить: наши отношения не всегда были безоблачны. Однажды мы разошлись по одному принципиальному вопросу, касающемуся организации кинопроизводства. Когда нас вызвали в весьма высокое учреждение и Алексей Яковлевич сообщил мне, что собирается изложить свою точку зрения по этому вопросу, я честно предупредил, что не смогу поддержать его.

– Жаль! – грустно сказал он, но слишком пенять не стал.

Однако, человек темпераментный и увлекающийся, он повел борьбу за свою идею почти в одиночестве. А позднее, во время очередного семинара кинодраматургов, он посетовал на то, что товарищи его бросили. Может быть, он и не хотел задеть лично меня, но я, скорее всего ошибочно, принял выпад на свой счет, не сдержался и ответил слишком резко. Возникла недолгая, но очень неприятная перепалка, пришлось объявить перерыв в заседании. Алексей Яковлевич, очень расстроенный, ушел, мне тоже было крайне не по себе, но что делать, я не знал. А тут еще одна дама-сценаристка, вперив в меня укоризненный перст, твердила:

– Ты должен пойти и извиниться!

– Почему я? – тупо упорствовал я.

– А потому что он старше! – торжествующе ответствовала дама (а глаза ее и весь вид добавляли: «И лучше!»).

Легко сказать! Одно дело извиняться, когда сам понимаешь, что иного выхода нет. И совсем другое, когда тебя кто-то заставляет, – этого даже дети не любят!

Походил, походил я по коридору, повздыхал и пошел извиняться.

Господи, если бы я знал, с какой радостью и облегчением примет Алексей Яковлевич это извинение – я бы не заставил его ждать лишние десять минут! Мы обнялись, расцеловались и больше никогда не вспоминали этот инцидент. (А если я сейчас вспоминаю его, то только потому, что горечь размолвки давно забылась, радость же примирения жива до сих пор…)