Я хочу знать зачем - [4]

Я следил за состязанием спокойно. Мне было все известно наперед! На этот счет у меня не было никаких сомнений. Генри Тарнер, и Генри Райбек, и Том Тамбертон — все волновались гораздо больше.

Со мной происходило что-то странное. Я думал о тренере Джерри Тилфорде, о том, какое счастье он должен был испытать во время этого заезда. В тот день я любил его больше, чем родного отца. Занятый мыслями о нем, я почти забыл о лошадях. И все из-за того, что я увидел в его глазах, когда он стоял возле Санстрика на лужке перед началом скачек. Я знал, что Джерри растил и воспитывал Санстрика с того времена, когда тот еще был крошечным жеребенком, что он научил его, как надо бежать, научил быть терпеливым, научил пускаться вовсю в нужный момент и никогда не отставать. Он должен был чувствовать то же, что чувствует мать, когда видит, что ее дитя совершает смелый или прекрасный поступок. Впервые в жизни испытывал я нечто подобное.

В тот вечер после скачек я ушел от Тома, Хенли и Генри. Мне хотелось побыть одному, а также хотелось, если удастся, побыть возле Джерри Тилфорда. И вот что случилось.

В Саратоге ипподром расположен почти на краю города. Он весь блестит, точно отполированный, а вокруг него деревья из породы вечнозеленых и трава. Вес сооружения покрашены и выглядят очень нарядно. Миновав ипподром, вы попадете на твердое асфальтовое шоссе для автомобилей, а когда пройдете по нему две-три мили, то заметите дорогу, сворачивающую к небольшому, подозрительного вида фермерскому домику, стоящему посреди двора.

Вечером после скачек я направился по шоссе, ибо видел, как Джерри и с ним еще несколько мужчин поехали этой дорогой в машине. Я особенно не надеялся найти их. Пройдя довольно большое расстояние, я сел у какого-то забора передохнуть и поразмыслить. Да, они поехали именно в этом направлении. Меня тянуло к Джерри. Он был мне дорог. Вскоре я встал и, не знаю почему, направился по боковой дороге, которая, привела меня к подозрительному дому. Я чувствовал себя одиноким, и у меня было сильное желание видеть Джерри, как бывает иногда ночью у малышей, когда они непременно хотят видеть отца. В эту минуту на дороге показалась машина и остановилась у дома. В ней сидели Джерри и отец Генри Райбека, затем Артур Бедфорд из нашего города, Дейв Уильямс и еще двое мужчин, которых я не знал. Они вылезли из машины и вошли в дом, все, за исключением отца Генри Райбека, который резко поспорил с ними и сказал, что не пойдет.

Было около девяти часов, не позже, а они все уже успели напиться. Подозрительного вида дом оказался просто притоном, где было полно скверных женщин. Я пробрался вдоль забора и заглянул в окно.

От того, что я увидел, мне тошно до сих пор. Я не могу ничего понять. Женщины все были некрасивые, грубые, смотреть на них или находиться вблизи было противно. Они были такие неуклюжие, кроме одной высокой, рыжеволосой, которая чем-то напоминала Мидлстрайда, но была лишена его чистоты, и рот у нее был жесткий и неприятный. Мне все было хорошо видно. Я взобрался на деревцо у открытого окна и смотрел. Женщины в открытых платьях сидели на стульях. Мужчины входили, и некоторые из них садились к женщинам на колени. В комнате стоял какой-то мерзкий запах, и разговоры там велись тоже мерзкие; такие разговоры мальчишка может услышать зимой в конюшне, в глухом городишке вроде Бейкерсвила, но никак не в таком месте, где есть женщины. Это было гадко. Негр не пошел бы в такое место.

Я посмотрел на Джерри Тилфорда. Я уже говорил о том, что я чувствовал к этому человеку, так замечательно понявшему переживания Санстрика перед началом заезда, где тот побил мировой рекорд.

В этом доме со скверными женщинами Джерри хвастал так, как Санстрик, я уверен, никогда бы не стал хвастать. Он говорил, что эта лошадь его творение, что это именно он одержал победу на скачках и поставил рекорд. Он лгал и хвастал, как последний дурак. Я никогда не слышал такой глупой болтовни.

А затем, ну, как вы полагаете, что он сделал? Он взглянул на женщину, на ту худую с жестким ртом, немного напоминавшую Мидлстрайда, но лишенную его чистоты, и в глазах его появился тот же блеск, что и тогда днем, когда он смотрел на меня и Санстрика на лужке у ипподрома. Я стоял у окна, и, бог ты мой, как я жалел, что ушел с ипподрома и не остался с ребятами, и неграми, и лошадьми. Гадкая женщина находилась между мной и Джерри точно так же, как Санстрик стоял между нами на лужке днем.

И вдруг я возненавидел этого человека. Мне хотелось завопить, ринуться в комнату и убить его. Ничего подобного я еще никогда не испытывал. Меня охватило такое безумие, что я зарыдал, и кулаки мои так сжались, что ногти вонзились в кожу.

А глаза Джерри продолжали блестеть, он покачивался на каблуках, а потом подошел к этой женщине и поцеловал ее. Тогда я отполз от окна, вернулся на ипподром и лег спать, но почти не сомкнул глаз. На другой день я уговорил остальных мальчиков вернуться со мной домой, но ни словом не обмолвился о том, что видел.

С тех пор я все думаю об этом. Я ничего не могу понять. Снова пришла весна, мне уже почти шестнадцать лет, я по-прежнему хожу по утрам к ипподрому и вижу Санстрика, и Мидлстрайда, и нового жеребца по имени Страйдент, который когда-нибудь, я уверен, заткнет их обоих за пояс; правда, кроме меня и двух-трех негров никто в это не верит.