Я, Фейербах - [11]

ФЕЙЕРБАХ (тихо). Друг мой... дорогой мой друг...

АССИСТЕНТ. Да, да, да.

ФЕЙЕРБАХ (очень возбужденно). У меня на глазах маятник перескакивает то в одну, то в другую сторону... я лишу себя жизни, если не получу эту роль! Покончу с собой, перестану дышать под пластиковым мешком. - - Я показывался в Бохуме, в Дюссельдорфе, даже в Мюнстере! Какие глупцы! Они говорят, что не нуждаются во мне. Какой-то режиссер, не имеющий ни малейшего представления о профессии, которого не знаете ни вы, ни я, провозглашает: он не нуждается во мне! Вы только представьте себе! И подобное происходило со мной, причем не один раз, но многократно! Один из них даже сказал мне: "Пошел к дьяволу, паяц!" - Так и сказал! - В прямых скобках! Таковы в провинции режиссеры. Когда-то было иначе. С актером обращались по-другому. - - Как долго мы уже ждем? Не будем больше измерять время. (Разбивает свои часы о спинку стула.) Я вспоминаю Ганса... Гансика... даже не знаю, жив ли он еще. Но ведь люди, если мы о них думаем, продолжают жить. Я сидел в грим уборной, перед моим выходом и после представления, и Ганс был всегда рядом, заботился обо мне. Милый человек с детским голосом... Однажды над ним совершили жестокое насилие и лишили мужественности. Да. Он массировал мне затылок, если у меня болела голова, а когда я был в плохом настроении, приносил мне чай и говорил при этом... постойте-ка, как же он приговаривал? "Если вдруг нас что-то гложет, чашка чаю нам поможет...", так он говорил. Это был, естественно, никакой не чай, то, что он подавал мне в чашке! - Самочувствию актера придавалось огромное значение, ибо все зависело от того, как он сыграет. Возвращаясь домой я был самым опустошенным человеком, я был в те минуты, да, наверное можно так сказать, самым опустошенным человеком на этой черной земле... "Если вас гложет... чашка чаю поможет", не слишком одухотворенное изречение, нет, немного даже глуповатое. Но я, знаете ли, я любил его за это! (Напевает и бормочет про себя.) Чашка чаю поможет, если вдруг вас гложет. Чашка чаю... Господин ассистент! Куда же вы вдруг подевались? Почему я не вижу вас на том месте, где вы только что были. Я уже привык, что вы сидите там. - - Неужели вы все-таки убежали?

АССИСТЕНТ (из задних рядов). Пожалуйста, можете начинать.

ФЕЙЕРБАХ. Ага - там, сзади! Вижу, как вы там передвигаетесь... как ловко прошмыгнули между рядами!

15.

АССИСТЕНТ (из последнего ряда). Господин Леттау пришел, пожалуйста, можете начинать.

ФЕЙЕРБАХ. Добрый день, господин директор! Я думал: как долго придется мне ждать вас? Когда вы появитесь? Dans un mois, dans un an...21, времена года сменяют друг друга, дальше и дальше, столетия рушатся, так время перемалывает все! Тут стояла Венеция, но ее уже нет. Время сожрало ее, я слышал хруст, когда оно ее пережевывало. Теперь повесили большое полотнище, чтобы скрыть эту неприглядную картину! Я ожидал вас целое тысячелетие. В результате вы стали чуть ли не богом! Я приветствую вас! Я крохотный человек-мушка, но в то же время исполненное жизни существо! Жаль, вы не могли увидеть, как прыгали те птицы, как они парили вокруг меня? Я завоевываю мою публику в этом ежевечернем поединке, причем без тех фокусов, которые нам обоим хорошо знакомы. Ведь тогда в Ганновере мы были вместе, господин директор. Тогда в Ганновере ни о какой собаке не могло быть и речи! Просто немыслимо! Присутствие собаки было бы воспринято как несносная и потому недопустимая помеха!

Молчание.

Я знаю, вы хорошо помните меня. Подтверждение тому я только что получил от вашего ассистента, этого симпатичного молодого человека, который несомненно достигнет тех высот, к которым стремится, и даже выше. Очень симпатичный! До вашего прихода мы весьма приятно болтали, коротая время. - А теперь мне нужно мгновение, чтобы собраться. Сконцентрироваться на том, что мне предстоит.

Молчание.

Прежде всего мне следует снова надеть пиджак, извините меня, что предстал в таком виде, а пиджак, неизвестно почему, валяется там на полу, а я стою здесь в носках... все это совершенно непредумышленно. (Поднимает пиджак, надевает его, наглухо застегивает.) Я уже давно мечтаю сотрудничать с вами.

Молчание.

Ах, это что-то роковое, пуговица оторвалась и потерялась. Наверное, я слишком торопился. Да вот она. Я спрячу ее, потом обязательно пришью. Обещаю вам. Ведь моя жена оставила меня, вы, наверное, знаете, я хотел сказать: она умерла. Умерла, почила... Она лежала в своей голубовато-голубой кровати, такая маленькая, пугливая, безволосая, птичья голова. Да.

Молчание.

Если у вас нет намерения поработать со мной над чем-нибудь специальным, я прочитаю монолог из "Торквато Тассо", эту роль я играл в моей жизни дважды.

Читает монолог из "Тассо"; он изо всех сил напрягается, боясь снова как семь лет назад - потерять самообладание, в чем-то ошибиться, где-то оступиться, отклониться, быть неточным, понимая, что любая оплошность страшно его опозорит и окончательно погубит. Свой текст он старается произносить максимально выразительно, каждое слово выговаривает с подчеркнутой четкостью. Но из-за этого его игра приобретает характер гротеска, целые периоды текста становятся почти неразборчивы. Это исполненный страха монолог душевнобольного.