Я еще жив. Автобиография - [10]

Я практиковался в любое время и в любом месте, но обычно – в гостиной, когда все смотрели телевизор. Я устраивался в углу и играл одновременно с шоу, которое нельзя было не смотреть в конце пятидесятых – эстрадный концерт «Воскресный вечер в лондонском «Палладиуме». Мама, папа, Рэг, Лен, Клайв и Кэрол молча терпели мой хаотичный грохот, пытаясь посмотреть новые выступления комиков Нормана Вона и Брюса Форсайта или музыкантов дорок-н-ролльного периода, которые принимали участие в шоу на той неделе.

Я стучал по своему инструменту вместе с The Harmonics и их мощной губной гармоникой. Делал отбивку после шуток комиков. Я аккомпанировал всем вступлениям и концовкам композиций Джека Парнелла и его оркестра. Мне не обязательно даже нужно было чье-то выступление – я мог играть и сам. Я мог сыграть что угодно с кем угодно. Уже тогда я был универсальным барабанщиком.

Когда я подрос, мое увлечение становилось все более серьезным. По кусочкам я собрал более-менее достойную установку: сначала был рабочий барабан, затем – тарелки, а потом я купил бочку[12] у парня, который жил через дорогу. С этим я продержался до двенадцати лет, и тогда мама сказала, что добавит мне половину от стоимости нормальной ударной установки.

Был 1963 год, и это значило, что шестидесятые были в самом разгаре. The Beatles только появились, открывая путь к будущему. В октябре того года вышел их первый сингл Love Me Do, и битломания сразу же охватила меня. Я решил пойти на самые крайние меры: я продал игрушечный поезд своего брата, чтобы найти деньги для ударной установки. Мне даже в голову не пришло, что мне стоило бы спросить у него разрешения на это.

Вооружившись пятьюдесятью фунтами стерлингов, мы с мамой отправились в «Альбертс Мьюзик Шоп» в Туикенхеме и купили состоящую из четырех инструментов установку Stratford цвета белого перламутра. На обложке моего альбома Going Back размещена фотография, где мне тринадцать лет и я сижу за этой ударной установкой.

Я чувствовал, что играл на барабанах все лучше, но не только потому, что постоянно практиковался. Я уверен, что десять тысяч часов прошли, когда я еще даже не был подростком – мои соседи могли бы это подтвердить. Когда я был дома, вместо любого другого занятия я предпочитал играть на барабанах – это было, по всей видимости, очевидно для преподавателей, проверявших мое домашнее задание сначала в школе имени Нельсона, затем – в чизвикской классической школе. Но я не только барабанил: я смог сдать экзамен «11+», что позволило мне не идти в обычную общеобразовательную школу, а поступить в грамматическую школу.

Однако я признаю: не все то время, что я проводил в своей комнате, я посвящал учебе. Моя ударная установка занимала много места, и, сидя за ней, я бесконечно барабанил, барабанил и барабанил перед зеркалом. Отчасти это было, разумеется, обусловлено тщеславием, но отчасти – обучением. Я с огромным почтением наблюдал за Ринго Старром и думал, что если уж я не могу играть так, как он, то я хотя бы могу выглядеть за барабанами, как он. Позднее, когда в 1964 году The Rolling Stones заняли третью строчку с песней Not Fade Away, я, будучи переменчивым подростком, начал копировать Чарли Уоттса.

Но со всей своей любовью к барабанам я также становился все лучше и в актерском мастерстве – еще одном моем увлечении.

Интерес к этому зародился во время выступлений лодочного клуба в «Айлворт Скаут Холл», когда я сразил всех своей актерской игрой в роли Шалтая-Болтая и Баттонса. Во время одного из тех выдающихся выступлений мой отец, одетый в сэра Фрэнсиса Дрейка, вышел подышать воздухом. Здесь была старинная церковь, рядом с которой находилось несколько могил, открытых из-за сброшенных Гитлером бомб. Мой папа, курящий трубку в ночной дымке, казался призраком, восставшим из могилы. Эту картину увидел проезжающий мимо автомобилист. Он мгновенно затормозил, резко развернулся и затем сообщил об этом местной полиции. А они, в свою очередь, сообщили об этом местной газете. На той неделе в газете Richmond and Twickenham Times можно было прочесть следующий заголовок: «В Айлворте был замечен призрак сэра Фрэнсиса Дрейка».

Примерно в то же время я попал в период неудачного (к счастью, недолгого) расцвета детского модельного бизнеса. Наряду с полудюжиной других подростков, задумчиво глядящих перед собой, я снялся во многих рекламах. С ангельской улыбкой и светлой челкой я позирую в ужасных пижамах, а также не отстаю от трендов, надевая джемперы из шерсти.

Все еще под впечатлением от сыгранного мной шекспировского Шалтая-Болтая и моих успехов в модельном бизнесе (которые были еще до «Образцового самца»), моя деятельная мама заставляла меня каждое субботнее утро посещать уроки ораторского искусства в мрачном подвале на Джоселин-роуд в Ричмонде, которые проводила женщина по имени Хильда Роулэнд. В том подвале на полу был линолеум, на стенах – большие зеркала для занятий балетом, а в воздухе чувствовался едва заметный запах женских гормонов. У мисс Роулэнд была необычная подруга – Барбара Спик, которая в 1945 году открыла именитую танцевальную школу в Актоне. Моя мама и мисс Спик стали подругами. Когда мама перестала работать в магазине игрушек, от нечего делать она стала работать с ней, сделав из нашего дома театральное агентство танцевальной школы. Джун Коллинз находила всех танцующих и поющих детей для всего Уэст-Энда, для процветающего коммерческого телевидения и кинематографа.