Я - эль Диего - [9]

Глава 2 ВЗРЫВ «Архентинос Хуниорс», Аргентина-78, Япония-79

Мне предложили взять реванш за Мундиаль-78. И в Японии я сделал это.

Думаю, что я мог бы сыграть на Мундиале-78. Я был на пике формы, отточил свое мастерство и чувствовал себя уверенным как никогда. Но то, что произошло… Я плакал очень много, плакал так, что… Я не плакал так даже в 1994 году, когда приключилась та история с допингом. Для меня два эти случая – две самых больших несправедливости, допущенные по отношению ко мне. Я не простил и никогда не прощу этого Менотти – я продолжаю чувствовать себя так, словно от меня убежала черепаха. Но в то же время у меня никогда не возникло к нему ненависти. Ненавидеть – это не то же самое, что и не простить. По крайней мере, я так думаю. Поэтому я говорю, что мое представление об эль Флако, о его мудрости, никогда не изменится.

Было 19 мая, и на Хосе К.Пас в усадьбе Наталио Сальватори, где игроки национальной команды проводили сборы, шел дождь. Эль Флако собрал нас всех, 25 человек, в центре поля, на котором мы тренировались. В сборной было пять игроков, выступавших на позиции «десятого номера»: Вилья, Алонсо, Валенсия, Бочини и я. Мне кажется, что из нас пятерых Менотти больше нравился Валенсия, потому что именно он открыл этого футболиста; затем Вилья. Алонсо он позвал потому, что в его поддержку прошла масштабная кампания в прессе и потому, что не знал, кого еще можно позвать; Бочу – потому что понимал его, как никого другого. А меня, наверное, потому, что просто пришло мое время.

За день до этого в расположение сборной приехал Франсис, он застал меня в номере плачущим… Поэтому я говорю, что мне дорого стоил этот вызов в сборную. Когда все узнали новость о том, что Браво, Боттанис и я остались вне команды, очень немногие подошли ко мне со словами утешения – Луке, Толо Гальего… И больше никто. В этот момент они были слишком великими для того, чтобы тратить время на утешение какого-то паренька. Я не говорю, что они повели себя со мной плохо, но… Каждый хотел бы сыграть на своем первом мундиале, и каждый бы дорожил этим шансом. Кто должен был воспользовался заступничеством Менотти, тот воспользовался, кто полагался на Писсаротти – тоже. Все это очень легко понять; в футболе дела обстоят таким образом со «звездами», а я был всего лишь еще одним пареньком. Сейчас, по прошествии времени, все это кажется логичным. К примеру, то, как поступил Боттанис, мне не понравилось, но он решил остаться потому, что таков уж его характер. Я же не оставался там больше ни секунды; я уже не чувствовал себя членом группы. Лучше было уйти.

Но хуже всего мне было, когда я вернулся домой. Плакала моя мать, плакал мой отец, плакали мои братья и сестры. Мне говорили, что я был лучше всех, что мне не нужно переживать, поскольку я сыграю еще на пяти мундиалях… Но они плакали. В тот день, самый грустный в моей карьере, я поклялся, что возьму реванш. Это было самым большим разочарованием в моей жизни, которое поставило на мне свою отметину, которое я запомнил навсегда. Я чувствовал ногами, сердцем и умом, что я смогу им показать, на что я способен, и у меня впереди будет еще много мундиалей. То же самое мне сказал Менотти, но в тот момент я не понимал причин его решения. Так или иначе, чемпионат мира я переживал как простой аргентинец. Даже ходил на стадион. Я был на матче против Италии и на финале против Голландии. После него я забрался на фургончик моего тестя и отправился праздновать по всему Буэнос-Айресу. Я думал, что мог быть в команде и принести ей много пользы.

Когда я не попал в «список 22», потому что «был очень молод», я начал отдавать себе отчет в том, что это стало для меня чем-то вроде горючего для машины. Я завел мотор на полную мощность. Когда я искал реванша, то играл лучше. Через два дня после того, как эль Флако сообщил мне эту зловещую новость, я надел футболку «Архентинос Хуниорс» и вышел на поле: мы обыграли «Чакариту» 5:0, а я забил два мяча и организовал еще два… Я помню, что после одного из них ко мне подошел Пена, Угито Пена, выдающийся тип, пусть покоится с миром. Он положил мне руку на плечо и сказал мне на ухо: «Дьегито, если бы на мне не было этой футболки, я я бы отпраздновал этот гол вместе с тобой. Успокойся, мальчик, ты сыграешь на многих мундиалях и всем заткнешь рот».

Там, в «Архентинос» я научился тому, что бороться нужно с самого начала, бороться мальчиком против великих. Забыть о слове «вылет» для того, чтобы мечтать о чемпионстве. Мы начали подниматься, подниматься… Вопреки всему и вопреки всем. В чемпионате Метрополитано-78 мы финишировали пятыми, а я с 22 голами стал лучшим бомбардиром. В чемпионате Насьональ я практически не играл, но представившиеся мне возможности использовал полностью: в четырех матчах забил четыре мяча.

Тогда мы официально оформили наши отношения с Циттершпиллером. В это невозможно поверить: с того момента, как я пришел в «Себольитас» и по 1977 год, мы строили наши дела только на дружеской основе, не подписав никакой бумаги. Однако, времена менялись и дальше продолжать в том же духе было уже нельзя. Пришло время стать окончательно и бесповоротно профессионалами. Я хотел иметь рядом такого человека, которому можно было бы довериться, и он внушал доверие. На меня со всех сторон сыпались предложения: играть, рекламировать… Приглашение поступило даже из Англии: 1 040 000 долларов за меня и Карлитоса Френа. 1 040 000 долларов! В тот день, выходя из моего дома на улице Архерич, я, 16-летний, сказал 18-летнему Циттершпиллеру: «Головастик, я хочу чтобы ты управлял моими делами». Вот так все и началось. Он, оставив на втором курсе обучение на экономиста, отправился вместе со мной на юношеский чемпионат Южной Америки, проходивший в Венесуэле, в Каракасе, в 1977 году, который оказался полным провалом. Мы не были плохой командой, но чувствовали себя более одинокими, чем Адам в День Матери.