Я дрался на танке - [12]

И тем, что меня назвали в честь Жан-Поля Марата — «друга народа» и одного из героев Французской революции, я тоже обязан своему отцу. Он родился на окраине Белоруссии, в местечке Рудня, в обычной крестьянской семье, но потом попал в водоворот революционных событий, участвовал в Гражданской войне, в бою под Перекопом был ранен. Вступил в комсомол сразу после его создания еще в 1918 году, а уже в 20-м и в партию. Всю жизнь прослужил политработником в армии и, являясь убежденным коммунистом, подобрал для меня такое «революционное» имя.

А мама у меня из семьи московских рабочих. Ее семья жила на Малой Грузинской улице, отец работал каллиграфистом, и она сама в юности тоже работала в типографии словолитчицей, но после того как вышла замуж, то уже занималась только домом. Ведь у нас в семье было восемь детей, из которых я был самым старшим.

— Расскажите, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи. Где вы учились, задумывались ли о том, кем хотите стать в будущем?

— Отца по службе часто переводили с одного места на другое, поэтому мне пришлось учиться в школах разных городов. В первый класс я пошел в Энгельсе, потом учился в Ленинграде, в Куйбышеве, в Карачеве, а войну встретил уже в Конотопе, где отец служил комиссаром военного авиационного училища.

Еще в школе у меня уже появилась мечта — стать историком, и, например, во время гражданской войны в Испании я внимательно следил за сводками боевых действий и даже рисовал карты. И еще в детстве я очень много читал. Например, до сих пор храню отцовский трехтомник «История Гражданской войны», который, несмотря ни на что, я провез через все эвакуации. Еще у нас были книги из серии «Библиотека офицера», и после войны отец сильно жалел, что мне не удалось их сохранить. Но как я мог о них думать, когда мы с мамой везли пятерых детей, да еще и чемоданы. Зато моя мама умудрилась сохранить швейную машинку «Зингер», которая у нас до сих пор хранится в качестве семейной реликвии.

— Спортом занимались?

— Конечно, особенно мне нравился велосипедный. Одно время я и в футбол играл, вратарем, но как-то мне на поле сильно засыпало песком глаза, и после этого решил с футболом завязать.

— Ваш отец был кадровым военным. Его никак не затронули политические репрессии?

— С 1934 года мы четыре года прожили в Ленинграде, потому что отец учился в Военно-политической академии имени Ленина, получил там звание летнаба, и я помню, что среди руководителей академии были проведены аресты. Например, мы жили в коммунальной квартире на одной лестничной площадке с начальником академии, которого вначале отправили служить куда-то в Среднюю Азию и уже там арестовали. Отец, наверное, об этом знал, но мы узнали об этом, когда однажды ночью в его квартире устроили обыск. Над нами жил начальник штаба академии, так его тоже арестовали при нас, но моего отца не тронули.

Мне, кстати, довелось видеть живого Кирова. Когда асфальтировали улицу Воинова, то мы с ребятами увидели, что собралась толпа народу. Подбежали и увидели, что люди собрались вокруг какого-то человека, и только потом узнали, что это, оказывается, был сам Сергей Миронович Киров. А когда его убили, мне довелось увидеть и все наше правительство, включая и самого Сталина, потому что мы жили на улице Слуцкой, около музея Суворова, а это совсем недалеко от Таврического дворца, в зале которого для прощания был выставлен гроб Кирова. Но то, что это были сам Сталин, Ворошилов и другие наши знаменитые руководители, мы узнали только позже.

— Лично у вас были предчувствия скорого начала войны? Может быть, на эту тему вы разговаривали с отцом?

— Конечно, общее предчувствие было, потому что всю нашу страну и нас, молодежь, в частности, словно исподволь готовили к защите Родины и социалистических завоеваний. Все эти патриотические фильмы, песни, военная подготовка, все это, конечно, настраивало на боевой лад, но у нас, подростков, именно конкретного ощущения скорой войны не было. Мы о таких серьезных вещах еще не задумывались, а с отцом на такие темы я в то время не разговаривал, в этом отношении он был с нами скуп и своими мыслями не делился.

— Как вы узнали о начале войны?

— Как я уже сказал, в то время мы жили в Конотопе, потому что отец там служил заместителем начальника авиационного училища по политчасти. И еще в 4 часа утра его по тревоге срочно вызвали в училище, а уже через полчаса он нам позвонил: «Война!», хотя по радио об этом было объявлено только в 12 часов дня. Первое, что мы с ребятами подумали: «Вот сейчас наши им дадут!» Когда 23 июня немецкие самолеты прилетели бомбить училищный аэродром, мы полезли на крышу нашего четырехэтажного дома, чтобы увидеть, как немцам дадут прикурить. Но как посыпались бомбы, то мы аж покатились с крыши… Вот тут мы и поняли, что война — это не шутка… Но у нас у всех было одно общее желание — пойти на фронт.

В начале августа училище начали готовить к эвакуации. Но семьи комсостава было решено отправить в тыл раньше, поэтому отец остался в училище, а мы с мамой и пятерыми моими младшими братьями и сестрами, где-то за неделю до падения Киева, отправились в Башкирию, куда добирались дней двадцать.