Я дрался на Т-34. Книга 2 - [9]

— Со Смершем были контакты?

— Уже в Германии; я был Герой Советской Союза. Деревню взяли, там большой пруд, утки плавают. Я штук 7 убил. Идем. Смершевец увидел: «Что за мародерство?» Я говорю: «Здесь же никого нет, какое мародерство?! А эти просто плавали!» — «Пойдемте в Смерш» — «В Смерш не пойду. Если хочешь разбираться, пойдем к нам в бригаду, там разберемся». Все-таки я его утащил к себе в бригаду. Заместителем командира батальона по политчасти был подполковник Денисов. Он говорит: «Мы ему показательный суд устроим! Идите, не шумите здесь». Тот только ушел, Денисов мне: «Быстрей ощипывай, готовь. Супчику хочется». Хороший мужик! Простой, душевный.

24 июня 1945 года состоялся Парад Победы. Я был его участником, шел в пешем строю. Мы долго готовились в Дрездене. Потом приехали в Москву, остановились в Лефортово, в училище Верховного Совета РСФСР. Готовились хорошо, старались. Попасть на Парад Победы с фронта — это же была такая радость, что описать нельзя. Большие тренировки были, в том числе и на Красной площади. А попробуй после фронта выдержи строй?! 24 июня в 5 часов нас подняли. Шел сильный дождь, обмундирование несколько раз меняли. У танкистов темно-синие комбинезоны, танкошлем, краги — видно, что идут танкисты!

Шишкин Григорий Степанович

(интервью Артема Драбкина)

Я с 1924 года. Родился в Москве. Летом 41-го уехал в село Воронежской области, где жили дедушка и бабушка, на каникулы. Объявление о начале войны я услышал, когда шел вместе с мамой и бабушкой в магазинчик, что находился в центре села. Я всегда ходил с ними, поскольку рядом с магазином был турник, самодельные брусья, на которых я тренировался, пока они делали покупки. В то время как-то было принято среди молодежи хвастаться тем, кто больше подтянется, быстрей пробежит, дальше заплывет… Жара стояла страшнейшая! Зной, все как будто вымерло — ни звука, ничего, такая тишина. И вдруг из репродукторов, что висели на столбах, слышим речь Молотова, объявившего о начале войны. Поднялся вой, деревенские бабы плачут, собаки залаяли, завыли, беготня сразу началась. Вот этот шум у меня в памяти остался… Я-то думал: «Чего они плачут, когда радоваться надо? Сейчас быстро разобьем фашистов!» Так воспитаны были… Мы, школьники, сразу побежали в военкомат. Военком говорит: «Рано, ребята, надо закончить 10 классов». Обратно в Москву меня уже не пустили, поскольку шла эвакуация, поэтому 10-й класс я оканчивал летом 1942 года в этом селе. 9 июня был выпускной вечер, а 10-го мы уже все были в военкомате.

— Как воспринималось отступление 1941 года?

— Тяжело было, когда начали приходить похоронки. Самым страшным человеком в селе был почтальон. Все с ужасом смотрели и гадали, к кому он завернет, ведь почти из каждого дома кто-то ушел на фронт… Молодежь рвалась на фронт, причем было позорно, если тебя не взяли в армию. С таким парнем девушки не хотели гулять. Его родители шли в военкомат и чуть ли не скандал устраивали, почему моего сына не берут. Учитывая такое настроение, можно сказать, что почти все мужчины села были призваны. И за первый год войны очень много пришло похоронок. Настроение у односельчан было подавленное. Поминали? Конечно. Придут соседи, родные, а в деревне все родные. Зайдут с бутылочкой. Таких роскошных поминок, как в обычной мирной жизни, конечно, не было — деревня не голодала, но и не роскошествовала. А так придут, поплачут…

В то время, когда нас призвали, немцы уже подходили к Дону. Всю живность: коров, овец, лошадей — угоняли на восток, чтобы не достались врагу. Собрали огромный обоз — телег, наверное, пятьдесят. Посадили на него нас и молодежь допризывного возраста и повезли на восток. Кроме того, что родные нам напихали всякой снеди, председатель колхоза Пустовойтов бегал от одной телеги к другой и каждому предлагал мед, сало, мясо, яички — только забирайте, потому что все равно все это подлежало уничтожению.

Надо сказать, что уезжала только молодежь. Крестьяне из села не уезжали. Они привыкли к смене власти в 20-е годы — то Махно придет, то красные, то белые, зеленые, семеновцы. Поэтому из деревни никто не эвакуировался, а вот скот угоняли.

И вот на этих телегах… Лето, благодать. В степи жаворонки летают, перепелки, мотыльки, бабочки. Запах чудесный. Не доезжая Хопра, на нашу колонну налетел немец — небольшой самолетик типа нашего У-2. На бреющем прошел вдоль колонны чуть ли не цепляясь колесами за гривы лошадей. Но не стрелял, видно, жалел, или закончились у него патроны. Лошади, конечно, в кюветы, телеги перевернулись, ребята разбежались. Когда он улетел, собрались, никто не пострадал.

Приехали в Мичуринск. Там шло формирование. Нас расспросили, где работал или учился. Поскольку я в Москве до войны окончил школу автолюбителей, то меня определили в первое Горьковское танковое училище, находившееся в знаменитых Гороховецких лагерях. Вот там, в полуземлянках, прожил девять месяцев.

Чему учили? Материальной части танка Т-34. Прежде чем посадить на Т-34, давали поездить на тракторе, автомашине, и только потом сажали на танк. Причем ничего записывать не давали. Говорили, что это связано с секретностью, а на самом деле просто не было бумаги — не на чем было писать. Тем не менее мы материальную часть знали великолепно. Бывало, едешь, где-то чуть-чуть застучало, уже знаешь, что полетела какая-нибудь шайба правого торсиона. Помню, лежали в землянке, мечтали о будущем. Один говорит: «Вот приеду домой. У нас есть дядя Вася, мастер по тракторам. Я его за пояс заткну!» Действительно, по сравнению с трактором танк сложная штука.