Я дрался на Т-34 - [32]

Когда отец узнал, что я нашелся, он приехал в Новую Прагу с письмом от Руссиянова о направлении меня на проверку в 1-й гвардейский мехкорпус. Приехал в Полтаву, где размещался корпус. Меня сразу отпустили и назначили в механизированную бригаду заместителем командира стрелковой роты. Постепенно все улеглось. Правда, у меня начали гноиться раны, которые я еще летом получил, и пришлось ходить на перевязку в санитарный батальон.

Однажды возвращаюсь из медсанбата, подходит ко мне офицер: «Товарищ младший лейтенант, вас вызывает председатель трибунала подполковник Дедов». Затащили меня туда. Председатель мне говорит: «Будешь народным заседателем на суде». — «Я же сам только вышел!» — «Ничего». Поймали еще одного, такого же, как и я, офицера, и вот мы исполняли обязанности народных заседателей. Судили двоих — ни за что ни про что. Я после заседания сказал, что протоколы не подпишу, потому что в первом случае стояли двое часовых на складах, и одного часового убили, другой остался живой. Кто-то стрелял. Так того обвинили, что он убил. Причем никаких доказательств его вины не было. Мне говорят: «Подпиши, его в штрафной батальон отправим». — «Нет, не подпишу». А другой парень был с Западной Украины, и когда немцы были там, то крестьян сгоняли: «Бери лошадь, вези камень, делай то-то». Когда наши освободили территорию, его призвали в армию, и он кому-то рассказывал, как немцы заставляли его что-то возить. Ему пришили, что он служил у немцев, и присудили к расстрелу с заменой штрафным батальоном. Там же все население работало! Он же с немцами не ушел! За что же его судить?! Ведь тогда и меня надо судить! Я же, по сути, сам у немцев на железной дороге работал! В общем, все непросто было. Меня же тоже потаскали, но я ни одной минуты не обижался на саму контрразведку.

А вскоре меня повторно арестовали. Получилось вот что. Видимо, перед тем как наш корпус, который год простоял в Полтаве, отправить на фронт, в дивизию пришла шифровка: направить всех неблагонадежных на проверку. Наш начальник контрразведки и мой отец, начальник политотдела, были вызваны в Москву. Вместо него оставался Киселев, заместитель начальника политотдела. Мы с ним сошлись на одной бабе. Была у нас Верочка Смирнова, к которой бил клинья этот Киселев. Не сказать, чтобы она была красивая, но тогда для нас все были красавицы. Мы с ней познакомились в клубе, подружились, интима не было. Как-то вечером приехал к ней, остался ночевать, а тут он приперся. Она, чтобы отбрехаться, говорит: «Вот мой жених». — «Покажи!» Я вышел. Так вот, чтобы от меня избавиться, он включил меня в список неблагонадежных. Ночью 12 ноября 1944 года лежу в хате. Не один — с медсестрой. Стучат. Хозяин открывает: «Где такой-то?» Меня арестовывают, а ей говорят: «Беги, никому ничего не говори».

Пихнули меня в тюремный вагон и повезли в Харьков. Там разместили нас на тракторном заводе, где у немцев был лагерь для военнопленных, а наши приспособили его под фильтрационный. Побыли мы там недолго, и нас перевели в Щербинку, под Москву, в 174-й спецлагерь для проверки офицеров, которые были в плену и окружении. А оттуда было всего два выхода — либо в тюрьму, либо в штрафбат, рядовыми. Обращались, правда, с нами прилично. В туалет водили. Не запугивали, но контрразведчики все время старались поймать на противоречиях. В небольшой камере нас было шестьдесят четыре человека — кто на нарах, кто под нарами. На полу можно было лечь только боком. Хотя была зима, барак не топили — все равно было жарко — все дышали и пукали, кормили-то только гнилой капустой. Однажды вызывают меня к следователю: «Документы пришли. Все в порядке, тебя надо выпустить. Но ты уже сколько времени потерял, пока сидел, поэтому пойдешь в штрафной батальон. Ты танкист? ДТ знаешь?» — «Знаю». — «А пехотный он такой же, только с сошками. Будешь пулеметчиком в звании рядового. Искупишь — вернут звание».

Я все пытался сообщить своим на волю, где я нахожусь. Чудом мне удалось передать записку своей тетке, а та отнесла ее начальнику штаба бронетанковых войск генералу Маркову, которого через отца я знал лично. Естественно, он принял меры, и 31 декабря 1944 года меня отпустили. Явился к Маркову. «Полтора месяца будешь учиться на техника, отдохнешь от лагеря, а потом отправляйся в корпус». Полтора месяца проучился и ранней весной 1945 года был направлен в 382-й гвардейский самоходный полк заместителем командира самоходной батареи СУ-100 по технической части. С боями дошли до Альп и закончили войну за Баден-Баденом.

Когда кончилась война, моя 9-я бригада стояла в Линце. Они захватили огромное количество немецких автомобилей: грузовых, легковых — всяких. Мне, как зампотеху, дали распоряжение съездить в бригаду и отобрать автомобили для нужд полка. Я приезжаю туда 9 мая, встречает меня мой знакомый, заместитель командира батальона по технической части, Макс Иванов: «Да брось ты на хрен эти машины, садись, по кружке с союзниками выпьем. Потом поедешь». А у них уже сидят американцы, стоит бочка трофейного спирта — все готово, чтобы отмечать Победу. Я говорю: «Если я выпью, я охмелею и там ничего не выберу. Выберу, потом приду — выпью». Пошли выбирать. Слышим крик-шум. Прибегаем — а они там валяются, пена изо рта идет, некоторые уже совсем дошли, некоторые ослепли. Оказывается, в бочке был антифриз на метиловом спирте. Налакались этого антифриза и начали подыхать. Погибло восемнадцать американцев и двадцать два человека наших. Это в День-то Победы! Вот такая история…