Я был на этой войне - [31]

Я посмотрел на свои брюки, залитые кровью убитого зека, на свой промасленный, пыльный, грязный, многократно прожженный и пробитый в двух местах осколками бушлат. М-да, если в мирной жизни появиться в таком виде, сразу в милицию попадешь, бич бичом.

— Непременно напьемся, Славян, я, тем более, тебе должен, — у Юрки, напротив, было прекрасное настроение.

— Водку где будешь брать? Из-под топчана? — мы с Рыжовым перед входом в Грозный скинулись и взяли три ящика водки, да я у связистов по старой памяти семь литров спирта обменял на полный камуфляжный костюм. Так что я бы удивился, если бы напарник нашел водку в другом месте.

— А где еще я ее возьму. Духи киоски позакрывали, а наш Военторг дальше «Северного» не выезжает.

— Слушай, возле госпиталя есть точка Военторга, попробуем из-под полы купить пива, а? — Страшно захотелось пива, вот прямо сейчас, я даже представил, как оно прохладной, тугой, вязкой струей вливается в горло и, булькая, прокатывается вниз, тяжело ударяясь о стенки желудка. И пить только из горлышка, не признаю стаканов. Может, это недостаток воспитания, но нравится мне, ничего поделать с собой не могу.

— Это идея. Сейчас, один черт, раненых пока будут сгружать, минут двадцать у нас есть. Вот только будет ли там пиво и хватит ли денег? — сказал он, выгребая из карманов почти не нужные здесь деньги и пересчитывая их.

— У меня тоже есть, — сказал я, вытаскивая из карманов свои мятые бумажки, — и сигарет обязательно надо взять, желательно что-нибудь классное.

— Что, на красивую жизнь потянуло? — Рыжов усмехнулся.

— Потянет тут, когда видишь, как в пятнадцати километрах от тебя люди живут, — я со вздохом обвел глазами расположение «придворного» полка.

— Подожди, сейчас в госпиталь приедем, там что говорить будешь, когда на женщин посмотришь, — Юрка уже откровенно издевался.

Я решил поддержать разговор:

— Или десяток изнасилую, или застрелюсь.

Стали подъезжать к госпиталю, он разместился слева от аэропорта в здании бывшего большого ресторана, по слухам, принадлежавшего ранее кому-то из родственников Дудаева. Стали попадаться медсестры и врачи, в том числе и женщины. Любая женщина на фронте — это богиня. И дело не только в сексуальном голодании. Просто, глядя на женщину, общаясь с ней, не так быстро грубеешь, ниточка, связывающая тебя с нормальным миром, не так быстро рвется, а у нас в бригаде нет женщин. И поэтому, может, так и тянуло всех к женщинам. Первое желание, естественно, это чисто сексуальное влечение, и почему с нами не ездят передвижные бордели? Вот раньше были войны! Позиционные, неторопливые. Уважали противника. Чудесная кухня, передвижные бардаки, шампанское, белые рубашки. Времена изменились, и, на мой взгляд, не в лучшую сторону. Зато сейчас медицина на высоте. Пока никто из доставленных сюда раненых не умер.

— Приехали! — комбриг первым спрыгнул с БМП.

Следом последовали все, разминая затекшие ноги и растирая озябшие задницы. Подскочили врачи и санитары, началась выгрузка раненых и убитых. Последних здесь или в Моздоке положат в деревянные гробы, затем гробы в цинковые ящики, ящики запаяют, сделают обрешетку, чтобы было удобней переносить и не перепутать, где верх, а где низ, и отправят «груз-200» родителям с уведомлением и благодарностями за прекрасное воспитание сына. Вот так-то и все. Прогремит над его могилой залп из автоматов холостыми патронами. Стрелять будут либо молодые курсанты, либо молодые солдаты. И те и другие — потенциальные кандидаты на такие же «пышные» похороны в ближайшее время. Бог войны требует новых жертв, и противоборствующие стороны их в достатке поставляют.

Затем родителям или вдове выдадут деньги за погибшего — десятилетнее денежное довольствие, аж пять миллионов рублей, в течение полугода будут их навещать, а потом, как водится, забудут. И когда мать или вдова придут за помощью к властям (не имеет значения, в военкомат или районную администрацию), вначале от нее вежливо отделаются отговорками, а затем сообщат, что ни средств, ни возможностей помочь ей нет. А если она будет настойчивой, скажут — вашего сына (мужа) мы не посылали на войну. Идите просите и разбирайтесь с теми, кто его послал, а к нам можете не приходить, потому что те, кто посылал на смерть, забыли выделить деньги вам на пенсию за потерю кормильца, а также на ремонт крыши, проведение телефона и т. д. И можешь, читатель, жаловаться, толку, поверь, не будет. Власть имущие про тебя будут говорить: «А, это та, у которой(-го) погиб сын (муж)». И будет это сказано с таким чувством пренебрежения, что независимо от возраста и состояния здоровья зарыдаешь ты, читатель, и бросишься на выход, и уже никогда не придешь сюда, даже когда в Новый год или к 23 февраля выделят смехотворную сумму на подарок. Вот и подумай, стоит ли отправлять сына на кровавую бойню ради какого-то больного Верховного Главнокомандующего. Крепко подумай. На момент войны в Чечне у него внук был призывного возраста, но почему-то я даже на экскурсии его там не наблюдал.

Тем временем раненых сгружали и относили внутрь госпиталя. Мы прошли следом, на нас ровным счетом никто не обращал внимания. Мы с Рыжовым пялились и даже не пытались заигрывать с женщинами-медиками, они и без нас были давным-давно поделены и распределены. Да и внешний вид наш не внушал доверия. Мы искали полуподпольную точку Военторга или хотя бы местного жулика, который втихаря торговал бы спиртным и сигаретами. История мировых войн показывает, что всегда найдутся мелкие жулики, которые заработают копейку, перепродавая мелкий дефицит. Ничего особенно противозаконного, и, с другой стороны, они делают благо, поставляя на фронт мелкие радости из нормальной жизни, которых лишены люди. Были бы только деньги. Для кого война, а для кого мать родна. Может, так и надо? Нет, не смогу, воспитание и мой небогатый жизненный опыт не позволят сделать это.