Я был адъютантом генерала Андерса - [17]

Попрощавшись со знакомыми, 19 ноября 1939 года мы вместе со Стефаном Богдановичем и каким-то господином, не помню фамилии и двумя дамами: Геленой Новосельской и Яниной Бжеской, сели в автомобиль. Дамы были представительницами именно той немногочисленной группы женщин, которые желали работать на общее дело и переносить все трудности. Обе были очень милые, симпатичные, полные энтузиазма. С первого дня своего пребывания в Бухаресте им опротивел этот большой город и они хотели, как любой честный поляк, выполнять свой долг до конца.

В десять вечера мы покинули Бухарест. Автомобиль шел отлично. Ехали в далекое неизвестное.

На следующий день пересекли румынско-югославскую границу. В прекраснейших горах Югославии уже выпал снег, причинивший нам немного хлопот. Миновали Белград, Загреб, и под вечер 22 ноября перед нами раскинулся незабываемый, очаровательный пейзаж Триеста, освещенного мириадами ламп, буквально утопающего в море огня в долине у подножья гор, прямо над морем.

В Триесте переночевали, а на следующий день через Венецию, центральную Италию и итальянскую Ривьеру доехали до французской границы, откуда послали в Париж телеграмму о нашем прибытии. Утром пришел ответ о том, что верховный главнокомандующий находится в Лондоне, но приказал мне явиться прямо в Париж.

Мы двинулись в дальнейший путь через Марсель и вечером этого же дня приехали в Париж.

Первая цель моего путешествия была осуществлена.

В Париже остановились в маленьком чистеньком отеле на бульваре Гауссмана. На второй день рано утром, отдохнувший после утомительной и полной впечатлений поездки, я пошел в город, чтобы отыскать место пребывания наших властей. Правительство и верховное командование располагалось тогда в красивом отеле «Регина», почти в сердце Парижа, рядом с Лувром и дворцом «Конкордия», невдалеке от Вандомской колонны. Перед самым отелем стоял небольшой памятник Жанне д'Арк, В гостинице я спросил, где находится начальник штаба верховного командования полковник Кендзер. Меня поразил вид тех хорошо известных физиономий генералов и офицеров периода предсентябрьской Польши, весь этот санационный антураж. Было видно, что и здесь санация хорошо себя чувствовала.

Приема у начальника штаба я должен был ожидать довольно долго. Оказалось, что и им постоянно ни на что не хватало времени. С любопытством я разглядывал окружающих, прислушивался к разговорам и частично принимал в них участие. Вскоре банальный разговор перешел в оживленный общий обмен мнениями о Польше и о сентябрьской кампании. Я заметил, хотя сентябрьская катастрофа была еще не забыта, понимание ее причин уже отчетливо вырисовывалось как в сознании тогдашнего правительства, так и у людей из польского общества, не боявшихся мыслить самостоятельно.

От дискуссии меня отвлек адъютант начальника штаба, проводивший в его кабинет. За столом сидел небольшого роста, симпатичный, еще не старый полковник. Я представился ему. Он указал мне на кресло, мы сели, и полковник засыпал меня вопросами, касающимися положения в Польше. После часовой беседы предложил написать подробный рапорт. Предупредил, что я буду докладывать верховному главнокомандующему, по его возвращении из Лондона и генералу Соснковскому, министру по делам Польши. Точной даты не было назначено, но предполагалось, что это произойдет через два-три дня. На прощание полковник спросил, как я устроился, не нужно ли мне чего, где живу. Дал мне ряд указаний и товарищеских советов.

В ожидании приема верховным главнокомандующим я ходил по Парижу. Почти ежедневно заглядывал в министерство по военным делам, где работал верховный главнокомандующий. Хотел по возможности ближе узнать его окружение. Таким образом, все больше я узнавал людей, как из правительства и главного штаба, так и из непосредственного окружения Сикорского. Внимательно присматривался к людям и их работе. Я уже давно написал рапорт и почти в течение недели имел возможность всесторонне наблюдать за происходящим вокруг.

Каково же было мое удивление, когда на беседе у начальника второго штаба, подполковника Тадеуша Василевского, увидел на его столе мой дословно переписанный рапорт, им подписанный и адресованный министру Соснковскому. Видимо, я как поручик был слишком маленьким человеком, чтобы подписывать свой рапорт.

С негодованием я наблюдал, как наша эмиграция сразу после разгрома продолжала сохранять строптивость. Видел вновь увивающихся около государственной «кормушки» людей, скомпрометировавших себя тем, что скопом приложили руку к одному из позорнейших поражений в нашей истории.

Такие отношения в тогдашней ситуации свидетельствовали, что наши руководители и вожди опять не дорастают до уровня стоящих перед ними задач, которые требовалось решать на каждом шагу без проволочек для спасения Польши и ее будущего.

Изучая взаимоотношения внутри польской эмиграции, я дождался наконец, приема 1 декабря у Соснковского.

Соснковского я раньше не знал. В Польше его не видел и никогда с ним не соприкасался. Знал его лишь понаслышке и из прессы.

Предполагалось, что я пойду к нему в сопровождении офицеров его штаба: полковника Багинского и полковника Демеля. Мне сказали, что генерал будет расспрашивать о положении в Польше. Готовясь к этому визиту, я делал заметки и приводил в порядок вопросы, чтобы вернуться в Польшу с самыми точными инструкциями правительства. Вечером, около восьми часов я прибыл в резиденцию Соснковского. Доложил о своем прибытии дежурному офицеру. Меня ввели в большой зал, где шесть человек что-то срочно переписывали на пишущих машинках. Здесь мне следовало ожидать. Сел, думая, что, как всегда, придется ждать часами. На этот раз вышло по-иному. Через минуту меня пригласили в следующую комнату, в которой уже находились полковник Багинский и Демель. Через несколько минут в комнату вошел высокий, представительный, в гражданском костюме, пожилой господин. По его движениям можно было определить в нем военного. Мы встали, приветствуя его. Это был генерал Соснковский. Когда я представился, мы сели за стол. Я сидел напротив Соснковского. Присматривался к нему. Он был почти весь седой. Со спокойного, симпатичного лица смотрели темные, потухшие, как бы очень усталые глаза. Между генералом и мною завязался разговор. Оба полковника были лишь его немыми свидетелями.