Я бы снова выбрал море… - [31]

— Как же вы живете?

— Та в порту работаю, у столовой. И старшенькие вже ж помогають. Так и живемо.

Вот же живет человек, думаю, и не тужит. На таких держится Русь. Монгольское иго свалила. Смутное время пережила. Наполеона, Гитлера тоже.

И реформы переживет, и никакие ЦРУ с Алленом Даллесом и его чудовищными планами убить все живое в нашем народе не смогут, не уничтожат жизненной силы в нем. Нет, не уничтожат.

С такими мыслями простился я с приветливой хозяйкой и бодро зашагал в порт.

Уроки Штукенберга

Мы его побаивались. Мы — это мореходы, выпускники Владивостокского морского техникума, бывшего училища дальнего плавания имени императора Александра I.

Государственные экзамены были уже позади, а чувство страха не покидало нас довольно долго. Председатель комиссии задавал такие вопросы, на которые мог ответить только тот, кто очень хорошо учился.

Плавая младшим штурманом и видя его у машинного телеграфа на мостике ледокола «Добрыня Никитич», я восхищался им. Казалось, он сливался с кораблем воедино.

А однажды, проходя по кают-компании парохода «Свирьстрой», я увидел этого человека, сидящим рядом с нашим капитаном Павлом Петровичем Белорусовым. Это был тот страшный экзаменатор Николай Максимович Штукенберг, капитан ледокола «Добрыня Никитич» и художник-профессионал.

Поздоровавшись с обоими, я, сделав несколько шагов, услышал, что Павел Петрович говорит Штукенбергу:

— Николай, а мой молодой, как и ты, тоже мажет. У него в каюте висит акварель, которую он скопировал с моей английской.

— Интересно посмотреть, — произнес Штукенберг и направился вместе со мной, растерянным и смущенным.

Внимательно рассмотрев мою работу, он спросил:

— У вас есть еще что-нибудь?

— Да, — робко ответил я.

— Вы сегодня не на вахте? Тогда забирайте всю свою мазню и приходите ко мне сегодня в восемь вечера.

И вот без одной минуты восемь стою я у двери его дома и ровно в восемь нажимаю на кнопку звонка. Слышу рычание. Дверь открывает хозяин. Огромный серый дог зло глядит на меня.

— Это свой, иди на место! — приказывает Николай Максимович псу и приглашает меня пройти.

Я сразу заметил, что Николай Максимович дома совсем другой, чем на экзаменах или на мостике. Передо мной не капитан, а художник.

Раскладываю свои бумажонки. Он придирчиво их смотрит, некоторые откладывает в сторону и говорит:

— У вас талант, его надо развивать дальше. Если не будете пить водку, играть в домино и связываться с корабельными девчонками, вы станете художником.

И он дал мне урок по живописи: о перспективе, светотени, о смешении красок и о многом другом, что нужно знать художнику.

— А теперь я вам покажу, чем мы занимались в Академии художеств.

Он достал из-под дивана большой чемодан и высыпал его содержимое на ковер. Это были небольшие листки ватмана с акварельными этюдами. Чего там только не было: белье на веревке, бутылка вина и хлеб, цветы и всякая всячина.

— Вот этим и занимайтесь. Учитесь у природы. Не копируйте. Делайте хуже, но свое.

Затем он провел меня в свою мастерскую. Там висели на стенах и стояли на мольбертах его замечательные картины на разные темы. Особенно мне запомнилась одна: Ледокол «Красин» в шторм. Была и символика: жертвенник, атрибуты самодержавия на свалке истории, всенощная в соборе.

Николай Максимович сказал с досадой:

— Вот море у меня плохо получается. Всю жизнь плаваю, а передать не умею. Вы только начинаете, а оно у вас живое.

Я расстался с ним, полный надежд. И всю жизнь помнил его наставления.

Не знал, что больше его не увижу. Надвигался тридцать восьмой год…

И такие были помполиты

С первым начальником политотдела Дальневосточного пароходства Сулимовым прибыла и первая группа помполитов. Трое ничем особенно не отличались. Но Тимофеев был статен и красив. Говорили, что он имеет именную саблю от Семена Буденного. Его послали на наш «Свирьстрой».

Мы пошли круговым рейсом по Охотскому морю. Сразу заметили, что новый помполит тщательно изучает нас и наши условия работы. Понравился он и нашему капитану Павлу Петровичу Белорусову. Мы пришли во Владивосток и стали под погрузку консервов на Англию, и наши ретивые кадровики, имея в резерве своих так называемых перегонщиков, решили сменить весь экипаж, за исключением капитана. Эта коварная затея стала известна нашему помполиту, он пошел к Сулимову и добился, чтобы оставили весь экипаж, и затея «кадров» не удалась. Так мы и узнали, чего стоит наш помполит.

Алексей Васильевич и далее показал себя. Тогда мы еще не догадывались, что он будет после этого рейса назначен начальником Дальневосточного пароходства.

Наше судно прошло капитальный ремонт в Керчи и пришло домой.

Тут-то и начались мои испытания. Шел 38-й год, я стал сыном «врага народа», и меня сняли со «Смоленска». Я пришел к Алексею Васильевичу и доложил ему об этом. Он сказал:

— Не беда, пойдешь капитаном на «Андреев».

Меня, двадцатишестилетнего, послали на это судно сменить Артюха. Я проплавал год, и тут снова пришла беда. Алексея Васильевича сняли с должности: не хотел выполнять нелепые распоряжения крайкома. Он уехал в речное пароходство в Новосибирск. Меня же послали на пароход «Луначарский» плавать по Курилам, и затем – на «Дмитрий Лаптев» Сахалинского пароходства. Я оказался в группе капитанов, с которыми что хотели, то и делали. На каждого было возбуждено какое-нибудь дело, нам не давали зарплату. Но русские люди добрые, каждого из нас кто-то приютил.