Я буду рядом - [67]

Помнишь, зимой мы катались на санках по льду? Я имею в виду ледяную горку рядом с запрудой, где весной вовсю зеленеет водяная петрушка. Прежде чем скатиться на санках с горки, мы кидали на лед камень – так проверяли его прочность. А ты помнишь, как один раз мы швырнули камень и тонкий лед треснул? На лестнице на второй этаж павильона я услышала точно такой же треск. Я мгновенно взбежала вверх по ступенькам, словно за мной гнались, но уже на втором этаже успокоилась. Мой лоб вспотел, пока я шла по улице под дождем, но здесь моя разгоряченная кожа сразу же ощутила прохладу. Потрясенная, я остановилась, глаза ломило от представшей передо мной красоты. Пол был выложен широкими деревянными плашками разных размеров. Как странно и удивительно увидеть это посреди мегаполиса. Это было настолько приятно, что я улыбнулась. Полагаю, если есть где-нибудь знак „Проход запрещен“, стоит, не обращая внимания на это предупреждение, хоть ненадолго приподнять завесу таинственности. Возможно, я не замечала деревянную лестницу, даже обходя вокруг павильона или сидя на скамейке, разглядывала его только снаружи потому, что знала о существовании запретного знака.

Я долго стояла на одном месте, а затем поднялась на цыпочки и, словно Эмили, осторожно ступила на деревянный пол. Сделав один шаг, я тут же замирала на месте. Я старалась передвигаться как можно осторожнее. Сверху пруд с лотосами выглядел просто невероятно. Водяной гиацинт на поверхности воды покачивался от ветра, и легкая рябь от моросящего дождя усеивала пруд. В погожие дни павильон отражается в пруду. Я видела одновременно гору Инванг, гору Букак и гору Нам. Еще была гора Ами, искусственно созданная из земли, которая осталась после устройства пруда. Гора Ами возвышалась прямо перед моими глазами.

Я уселась на пол. В этот момент беспокойство из-за того, что я нарушила запрет и поднялась сюда, неожиданно исчезло, и я расслабилась. Миру снова уехала одна. Я сказала: „Мы вместе пройдем через это“, но не знаю, смогу ли сдержать свое обещание. И очень зла на себя за это. Но когда я сидела на деревянном полу павильона, уменьшилась и эта злость. Столетние половицы, казалось, разговаривали, их слова пронзали глубокую тишину и растворялись в воздухе.

Дэн!

В детстве мы с тобой оба жили в домах, где справа и слева были узкие деревянные веранды, помнишь? Моя мама всегда до блеска натирала деревянные полы. Она рассказывала, что отец сам построил эту веранду из древесины деревьев, которые росли на горе за нашим домом и обрушились во время тайфуна. Она говорила, что деревянные строения прослужат долго, если о них заботиться, чистить, просушивать и покрывать лаком. Помнишь, как мы, лежа на животе, читали книги на веранде, делали уроки, как засыпали, уткнувшись лицом в деревянный пол, после игр?

Не смейся.

В тот день я проснулась на втором этаже павильона Кёнхверу, меня кто-то тряс. Это оказался смотритель дворца. Я проспала там, должно быть, минут сорок. Когда ты вернешься из армии, расскажу, как мне удалось от него сбежать. Это будет мой подарок для тебя.

Дэн!

Когда-нибудь, Дэн. Когда-нибудь. Я отведу тебя туда».

Я перестала писать, низко склонилась над письмом с ручкой в пальцах и пристально начала вглядываться в только что написанные предложения.

Крохотные буквы в «когда-нибудь» становились больше и больше, пока не заполонили собой все вокруг.

Как бы мне хотелось когда-нибудь отвести Дэна на второй этаж павильона Кёнхверу. Если бы такой день настал и мы вместе туда поднялись, я рассказала бы ему, чем закончилась та история. Когда смотритель потряс меня за плечо, я выпрямилась и села на деревянном полу, где каким-то образом уснула. В голове должна была мелькнуть мысль: «Где это я?», но вместо этого я подумала: «Почему я здесь?» Но затем вспомнила, как прогуливалась под дождем вокруг пруда с лотосами, увидела табличку «Проход запрещен» и поднялась вверх по лестнице. Я рассказала бы ему, как бесконечно шел дождь, как промокла земля в парке дворца Кенбоккун и как очертания горы Инванг расплывались в тумане. Я рассказала бы ему, что смотритель мрачно посмотрел на меня и принялся ругать, спрашивать, зачем мне понадобилось укладываться спать в помещении, куда посторонним вход воспрещен. И тогда я упала на колени и стала клясться смотрителю, что вымою и натру до блеска весь пол на втором этаже павильона. Я буду приходить каждый день и натирать половицы, пока пол не засияет, как новенький. Смотритель уставился на меня, еще не совсем очнувшуюся от глубокого сна, и вдруг весело расхохотался. Он сказал, что я могу не натирать до блеска пол, потому что сюда без разрешения не приходят посетители, но я не должна забывать о своем обещании. «Если настанет день, когда всем людям разрешат приходить сюда, ты выполнишь свое обещание, правда?» Он повторил свой вопрос, ласково глядя на меня. Но я не успела ответить, он произнес: «Пока ты помнишь о своем обещании, все будет хорошо».

Как много забытых обещаний, о которых я уже и не помню. Исчезнувшие обещания, их я так и не выполнила.

Я опустила ручку на следующую строчку, хотела закончить письмо к Дэну, но потом еще долго сидела за столом, не в силах пошевелиться. Я всего лишь хотела закончить письмо, но почему-то чувствовала, что загоняю себя в угол. Так у последней черты человек вынужден сказать хоть что-то, запинается, с трудом подбирает слова. Я написала: «Хорошо, береги себя», но затем перечеркнула эту строчку. Я написала: «Дэн, будь сильным», но снова все зачеркнула. Я написала: «Еще напишу тебе», но и эти слова вычеркнула. Сквозь перечеркнутые слова моего прощания с другом проступал образ Дэна, одиноко стоящего на морском берегу с печально опущенной головой. Его затылок, кожа на котором казалась темнее, чем на бритой голове, расплывался у меня перед глазами. Моя рука, крепко сжимавшая ручку, вдруг начала потеть. Я закусила губу и зачеркнула слова «Когда-нибудь, Дэн. Когда-нибудь. Я отведу тебя туда». Затем снова написала их. И снова зачеркнула. Я продолжала писать и зачеркивать, а затем снова писать.