Я боялся - пока был живой - [2]

Сегодня же я спросонок, да еще после ночного дежурства, да еще и темновато на лестничной площадке, никак не разгляжу, что там такое увидела мамаша Петюнина.

Смотрел я так, смотрел, а потом до меня дошло, что вышел я двери открывать голышом, я всегда так спать ложусь: голышом и без постельного белья, чтоб если убьют, так одежду не пачкать и постель. Я газеточки подкладываю.

Одним словом, из одежды у меня только огнемет в руках.

Извинился я, конечно, что неправильно одетый к ним вышел, вернулся в комнату, надел бронежилет и обратно вернулся.

Только она все равно вниз смотрит. Но все же заговорила.

- Ты, опер, приучил мово дитю арбузы жрать, распашонку ему вернул. Ты теперь у него заместо отца родного. И по случаю трагической гибели мужа мово ты, как честный человек, и в некотором роде даже как гражданин, обязан на мне жениться и усыновить мою дитю...

И смотрит она мне уже прямо в глаза.

И глаза у нее такие... такие... Ну, прямо такие у нее глаза! Сразу видно, что с жуткого бодуна.

Ей бы похмелку искать, а она, сердешная, сына обустраивает.

Мать - она всегда мать.

А что я ей могу ответить?

Нечего мне ей ответить.

Женился я на ней...

Очухался через год. В квартире из мебели - один матрас на полу и я на этом матрасе, а больше никого. Я бегом на службу, а мне говорят, что меня давно уволили из рядов за аморалку.

Я обратно домой, к жене своей, а она мне отвечает через запертые двери, что мы с ней развелись, а квартиру я оставил ей и сыну.

Пошел я по улице, опустив низко голову и столкнулся таким образом с трамваем. Нас с трудом расцепили и развезли в разные стороны: трамвай - в металлолом, а меня - в больницу.

Пока я лежал в больнице, прослышали про мои несчастья бывшие мои сослуживцы, скинулись со своих скромных чаевых и купили мне квартирку в том же доме, где я раньше жил, и где теперь в моей бывшей квартире жили Петюня и его коварная маманя.

Впрочем, зла я на нее не держал, простил я ее.

На службе меня не восстановили, да я и сам уже не очень туда рвался. Да к тому же и приболел, что-то с ногами у меня происходить стало, стало мне ходить как-то лениво.

И вот уже три года как я не встаю с кресла. Сижу у окна и смотрю на улицу с высоты третьего этажа. Когда тепло, выезжаю в кресле на балкон. Правда, в том случае, если в квартире находится Петюня.

Присутствие в квартире Петюни связано с моими выездами на балкон следующим образом: колеса на моем кресле-каталке крутятся очень плохо и поставлены слишком широко, поэтому, иногда кресло застревает в балконных дверях, и тогда присутствие Петюни становится просто крайне необходимым.

Так вот: занялся я частным сыском. Времена пошли сами знаете какие. Мои прежние навыки сразу всем нужны стали. Если бы не болезнь, мог бы заколачивать серьезные деньги. А так вот: видя мою беспомощность и ограниченные возможности передвижения, заказы мне достаются самые что ни на есть дешевые. Не доверяют те, кто побогаче.

А зря: голова-то у меня на месте. Да и болезнь моя не смертельная, правда, я про это никому не рассказываю, но вам скажу: жуткая лень у меня. Ну такая жуткая! Иногда не то, что ходить, даже сидеть лень.

Правда, вот тут я себя пересиливаю. С трудом, но все же пересиливаю. Сижу! Но вот чтобы ходить...!

Сижу я, значит, как-то вечерком на балконе, воздух нюхаю, кузнечиков слушаю...

Вот тут и начала происходить вся эта безумная история.

Фонари на нашей улице не горели. Стоять стояли, но не горели. И воды горячей вторую неделю не было. И свет периодически выключали.

Только что прошел короткий летний дождик, и оставшиеся в листве капли тяжело скатывались, шлепаясь на влажный асфальт.

Я совершенно откровенно скучал.

Темнота сгущалась, и даже совсем редких в это время прохожих не было видно с моего балкона.

Я размышлял: почему это все революции моментально отражаются на нашем бытовом обустройстве? Захватывают ведь в первую очередь не коммунальные службы, а банки, вокзалы, телеграфы. Я стал вспоминать профессии всех известных мне революционеров и деятелей реформы.

Среди них были юристы, дети юристов, генералы, даже лесорубы, но я так и не припомнил ни одного работника коммунальных служб. Так же я не припомнил фактов захвата котельных, дворницких, мастерских электриков, ЖЭКов.

Так и осталось для меня загадкой, почему все же всегда во времена социальных преобразований начинаются перебои со светом, теплом, горячей водой и прочее. Странно...

Не знаю, куда завели бы меня досужие размышления, но под окном раздался скрип с трудом открываемой двери.

Интересно, интересно...

Я протянул руку за спину, нашарил на стеллаже диктофон и включил его, сам еще не зная толком зачем.

Скорее всего, сделал это от праздного любопытства и от безделья.

И только включив диктофон, удивленно оглянулся за спину. Стеллаж, с которого я только что взял диктофон, находился у противоположной стенки! Попытался дотянуться до нее рукой, но чуть не вывалился из кресла, так и не дотянувшись. Взглядом смерил расстояние: метра три, не меньше.

Недоуменно пожал плечами и решил оставить разгадку этого феноменального явления на потом, жадно слушая, что же происходит за окном.