Я больше не верю курсиву - [45]

Хотя, конечно, в «Мармоне» мне стало гораздо лучше. Это был мой дом на чужбине. Без примеси гламура. Терпеливый донельзя. Отель, гордящийся своим богемным прошлым.

Здесь можно сидеть ночью, перечитывая последнюю версию сценария, загадочно неотличимую от предыдущей, и гадать: что же такое надо сделать, чтобы эта загадочная штука, фильм, все-таки получилась? А они определенно у кого-то получаются, потому что в окне, за пальмами и тенью Ковбоя Мальборо, видны щиты с рекламой новых картин. Да, но фильм совершенно невозможно снять. Это не в человеческих силах. И все же… все же… В итоге жизнь, по крайней мере ее часть, связанная с попытками сделать фильм, превращается в кафкианский порочный круг, только это не книга Кафки, а ее экранизация. Вы все бросаете. Возвращаетесь домой. В мир. А затем фильм выдергивает вас снова, словно эластичный шнур аттракциона «Тарзан», сделанный из оплаченных авиабилетов первого класса. И что-то шевелится глубоко внутри, какая-то неодолимая тяга… да, и даже мания… Кафкианский порочный круг вроде бы разорван. То, что поначалу звучало как «да, но… нет-нет-нет и еще раз нет», превращается в «да, конечно, но нет-нет-нет» и «ну, да… только разумеется мы имели в виду нет».

И вот уже практически остались одни «да», вы находите на проект несколько миллионов долларов (и тут же обнаруживаете, что проку от них почти ноль, и ни цента из них вам не достанется, даже если фильм когда-нибудь будет снят), и только последнее «нет» остается неколебимым, а пока оно не устранится, некая загадочная сущность из измерения Z – будь то безликая банкирша с Багамских островов, она же двоюродная сестра парижского адвоката по налоговым делам, бухгалтер с Аляски или герр Вирек из своего дизайнерского ракового резервуара в Нео-Цюрихе (и поверьте мне, вы никогда не узнаете, кто именно), – не подпишет чек, нужный для приглашения звездных актеров, без которых фильм снять нельзя. И так далее в том же духе.

В итоге вы пролетаете через последнюю преграду, даже не успев ничего сообразить. Вам в каком-то странном смысле все равно – и ваше счастье, что это так. Все очень странно. Вы начинаете говорить с жесткостью суровых, но обаятельных персонажей Уильяма Гибсона. Та ваша часть, которая ближе других к человеческой, переселяется в программу под названием «Скриптор». Все происходящее воспринимается в терминах меню «Скриптора». Вы входите в комнату и мгновение в тревоге думаете: это идет под заголовком «сцена» или «действие»? Решить невозможно, поэтому вы говорите что попало первому встречному – это определенно будет под заголовком «диалог». Уже два месяца вы работаете по четырнадцать часов в день, шесть дней в неделю. Ваши близкие при встречах смотрят на вас как-то не так. Вы мечтаете нанять секретаря. Кого-нибудь, кто взял бы на себя мелочи: разговаривал с вашими детьми, чистил за вас зубы. Периодически наступает страшное просветление, когда вы осознаете, как глубоко и как комично вляпались. Тем временем ваш друг, который хочет быть режиссером, перебрался в Торонто, где предполагается снимать «фильм» (о котором вы думаете в кавычках). Он привез с собой беременную жену и двух детей от первого брака в самую зверскую зиму за всю историю Канады. И он уже потратил миллионы чьих-то чужих долларов… на что-то. На что именно, вы толком не знаете. А чек так до сих пор и не подписан. Не совсем подписан. Нет.

Потом чек подписывают. И режиссер – теперь он уже действительно режиссер – начинает снимать. Все происходит с совершенно фантастической скоростью – из-за неумолимой логики, требующей втолкнуть сто пятьдесят неожиданно сложных страниц в пятьдесят шесть съемочных дней. Тем временем договоры со звездами тоже подписаны. Прибывают актеры и вселяются в ваших персонажей. Очень странно. Невероятно странно. Люди с рациями. Автомобили, шоферы. Фургоны-буфеты. Актриса на главную роль в декорациях пекинского отеля учится метать дротики ниндзя в пенопласт. Операторы дым-машин закачивают дым в бар «Дром». Дело пошло!

Актер, играющий телохранителя-транссексуала Йомамму, спрашивает, есть ли у него пенис. Вы честно отвечаете, что этого не знает никто, кроме Притти, его подружки. В конце концов, кто еще отважился бы спросить? Ответ его вроде устраивает.

Вне съемочной площадки вы слишком много о ней рассказываете, доканывая друзей и родных своей однообразной одержимостью. Вы показываете фотографии, сделанные на съемках. Друзья и родные пожимают плечами. Вы пытаетесь вести себя нормально. Не получается. Вы не знаете, чем себя занять, и едете в Торонто посмотреть на номер люкс пекинской гостиницы, а его уже нет. Разобрали. И бар «Дром» тоже.

Вы обнаруживаете все, что осталось от пекинского люкса – грязный кусок ковра и раскуроченные поддельные кресла Филиппа Старка – в еще более огромном здании бывшей трансформаторной фабрики за чертой города, на Индастри-стрит. Здесь режиссер и художник-постановщик решили создать величайшую в мире свалку, исполинскую «гоми», вроде секции моста в «Виртуальном свете», безумный, до слез лирический трехмерный коллаж из грузовых и мусорных контейнеров, жилого автофургона, катера и школьного автобуса. Забираетесь наверх, внутрь – такое чувство, будто все странные ветра искусства, времени и возможности дуют сквозь вас. Вспоминаете, как в четырнадцать лет первый раз читали про Интерзону в «Голом завтраке». И это оно. Вы не плачете, но вполне готовы расплакаться…