Я — «Берёза». Как слышите меня?.. - [13]

Проходя с очередным ведром цемента, я вдруг услышала крики. Спорили парни из бригад проходчиков. Шуму и так было много — от отбойных молотков, чеканочных, работающих на сжатом воздухе, от шипения шлангов, от вагонеток. Но парни перекричали весь этот производственный шум.

— Аня! Аня! — слышу, зовут меня. — Скажи, как правильно: — опера или опера?

Передо мной два здоровых парня — красные от спора, сжимающие в руках огромные гаечные ключи. Я встала между ними, на всякий случай, и примирительно говорю:

— Давайте лучше поговорим об оперетте. Ведь театр оперетты наш шеф. Ну, а об опере… Что вам сказать?.. — тяну, надеясь, хоть, что-то вспомнить. — Если по-французски, то будет опера, а по-русски — опера.

Парни поутихли, посочувствовали, что руки мои забинтованы, и один спрашивает:

— Почему тебя никогда на танцах не видно?

— Некогда, я же учусь в летней школе нашего аэроклуба.

— И уже летала? — спросили шахтеры в один голос.

— Конечно, — слукавила я, покраснела и, нацепив на руку ведро, пошагала к себе на участок.

— Что у вас, Егорова, с руками? Почему несете ведро с цементом на бедре, а не в руке? — спросил идущий навстречу начальник смены.

— Мне так удобно, — ответила я и прибавила шагу. В начале смены бригадир не допускал меня до работы, но я убедила его, что хоть немного, но буду помогать бригаде в выполнении плана, и осталась.

К концу второй пятидневки руки мои поджили, и я тут же отправилась в аэроклуб. На аэродром теперь надо было ездить каждый день.

На шахте дела шли хорошо, но вот когда я попросила перевести меня в одну утреннюю смену, так как летать предстояло каждый день, бригадир Залоев запротестовал:

— Не пущу! Не имеешь права!

Какой же он красивый, как бы впервые увидела я своего бригадира. Черные с синевой огромные глаза горят огоньками из-под пушистых длинных ресниц. Брови взлетели, как два крыла. Кудрявые волосы выбились из-под шахтерской шляпы. Высокий, статный. Уродливая спецодежда будто ему идет. А он, пока я его рассматривала, что-то еще кричал на своем родном осетинском языке и бегал взад-вперед по площадке, размахивая чеканочным молотком. Вот, думаю, по своей кавказской горячности стукнет меня молотком, а Залоев, успокоившись, примирительно говорит:

— Нэ сэрдыс на мэня, добра тэбе хочу. Брось свой полеты, можешь голову потэрят. Вот построим станцию, пойдешь учиться в институт на дневное отделение, в какой только захочешь, а сейчас, Аня, надо работать.

— Нет, Георгий, спасибо за совет, но полеты я не брошу.

И вот, отработав смену в шахте, собираемся, как на праздник, — на свидание с небом!

В вагоне по дороге на Малые Вяземы шумно, весело. Поем песни. Запевает красивая белокурая девушка в синем вельветовом платье с красными пуговицами. На шее у нее шелковая косынка под цвет глаз — голубая. Это Аня Полева тоже учлет аэроклуба.

Незаметно пролетает полтора часа — вот уже и к аэродрому идем пешком. За неделю, что здесь не были, позеленели лужайки. Красивы были и волнистые линии вспаханного поля. Вдоль ручья и тропинки к аэродрому сплошные заросли орешника и ольхи с золотыми сережками. А кое-где уже и черемуха расцвела. Виктор Кутов сбегает с тропинки и лезет в кусты — первые мне цветы. Я еще сержусь на него, но подарок, однако, принимаю. А сержусь я на Виктора вот за что. Когда был призыв Хетагуровой к девушкам, чтобы ехать на Дальний Восток, я горячо откликнулась и принялась увольняться с работы. Перестала даже посещать занятия в аэроклубе. Отдел кадров увольнять никого не торопился и отослал меня в шахтком к председателю Шабовте — старому шахтеру, уважаемому очень человеку. Мы его не просто уважали, а любили и шли к нему со всеми радостями и горестями, как к отцу.

Когда я подала ему заявление об увольнении, он надел очки, прочитал, потом посидел молча, подумал, посмотрел на меня внимательно и сказал:

— Я не видел твоего заявления, уходи…

А вечером приехали «делегаты» из аэроклуба — Кутов и Тугуши.

— Почему не посещаешь занятия?

— Уезжаю на Дальний Восток, — сказала я.

— А почему? — спросил Тугуши. — Ведь и наша стройка комсомольская, и не менее важная, чем Дальний Восток.

— Замуж, может, захотела выйти? Так зачем так далеко ехать? Выходи за меня, — горячился Виктор.

Я стала говорить, как на уроке политграмоты, что это патриотический призыв, что еду я по зову партии и по велению сердца.

— А почему только девушек призывают? Вам что, проще и легче осваивать тайгу, чем парням?

В душе я соглашалась с ребятами, но упрямо доказывала «делегатам» обратное.

Тем не менее на второй же день заявление об увольнении порвала и вечером пошла на занятия в аэроклуб.

И вот в руках черемуха от Виктора. Отламываю малюсенький лепесточек и начинаю гадать: вместо обычного «любит — не любит», шепчу про себя: «Полечу не полечу…» Выходит «полечу», и, радуясь, я бегу легко и свободно навстречу своему будущему…

Первый полет

Все было чудесно в то утро — и солнце, и небо, и земля, которая пружинит под ногами, и казалось, только раскинь руки как крылья — и полетишь.

А что в жизни удивительнее полета?..

Помню так. Летное поле с жаворонками — колокольчиками. В ряд выстроились наши самолеты и мы — в синих новеньких комбинезонах, осоавиахимовских шлемах с очками. Каждая группа напротив своей машины.