XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим - [3]

И остальные мои тетки, младшие сестры матери, чему-нибудь да учились. Одну из них мне удалось встретить, но многого я от нее не узнал – она к моменту свадьбы моих родителей была еще совсем маленькой.

Я только знаю, что когда все переженились и в семьях по отцовской и материнской линии появились внуки, в дни рождения дедушек и бабушек все собирались у них дома, и двоюродные братья и сестры знакомились друг с другом. То был целый клан, особенно как раз по материнской линии (семью со стороны отца я знал меньше). Один мой дядя, брат матери Борис Капшицер разыскал меня в 1947 году, когда приезжал в Ригу из Ленинграда со своей дочкой и внучкой. Внучка еще жива, мы встречаемся, когда она приезжает в Ригу из Петербурга. По характеру она очень похожа на мою маму, и уже за это я ее очень люблю.

Двое или трое братьев моей матери еще в ранние годы были отправлены учиться и работать в Америку. В то время это было довольно обычным делом. Сыну, которому только что исполнилось пятнадцать, давали пару золотых рублей и рекомендательное письмо, покупали билет четвертого класса на пароход и – в путь, пускай зарабатывает на жизнь сам! В Америке мои дядья трудились на стройках, перепробовали много других дел; предприимчивости им было не занимать, и через семь-восемь лет, сколотив некоторый капитал, они вернулись в Россию – в канун Первой мировой войны и революции.

В 1947 году, впервые оказавшись в Ленинграде, я решил зайти к одному из них, дяде Мише. Моя мать единственная умерла рано, остальные в семье жили подолгу. Когда я появился у него, дяди Миши в квартире не было – он пошел в погреб за углем. Через несколько минут он поднялся домой – на четвертый этаж – с мешком угля на спине, изучающе осмотрел меня и спросил: «Ты Манин сын?» – «Да». Тогда он открыл ящик комода, достал бутылку водки, водрузил ее на стол и полчаса спустя уже пел во все горло песню американских строителей.

Дядя Боря в Самаре окончил реальное училище; он рассказывал, что в царское время там давали и хорошие теоретические знания. В конце жизни он покупал старые машины и дома изготавливал из них запчасти для велосипедов – в магазинах их вечно не хватало. Так он подрабатывал совсем недурно.

Мой отец в последние годы жизни, причем он умер не в такие уж преклонные годы, совершенно сломался. Его двоюродный брат считал, что его подкосил отъезд из России в 1918 году, – если бы по милости большевистской революции вся жизнь моего отца не была загублена, с ним бы ничего подобного не случилось. Теперь мне кажется, причиной того, что отец так внезапно сдал, была болезнь Альцгеймера, которую в то время еще не умели диагностировать.

Мне врезался в память один разговор с матерью в Риге, я был тогда уже подростком. В квартире на улице Сколас, 4 у нас была просторная кухня с большим столом. Это был как бы центр дома. В тот раз мы сидели за столом втроем, отец тоже. Вот он поднялся, очень медленно, по-стариковски сгорбившись, вышел из кухни. Мы с мамой оба посмотрели вслед, и мама печально сказала: «И таким он останется в твоей памяти…» – «А в твоей? Каким он останется в твоей памяти?» – спросил я. И она принялась рассказывать.

После свадьбы отец, работавший на заводе у своего родителя, сказал ему: «Я не хочу быть просто наемным рабочим. Хочу быть твоим компаньоном». «О'кей! – ответил ему отец. (Ну, «о'кей» он вряд ли сказал, наверное, что-нибудь вроде «Ладно!».) – А где же твой вклад?» У моего отца ничего не было. И зарабатывал он на фабрике моего деда столько, что отложить ничего не получалось. Тогда отец начал занимать у знакомых деньги. Налево, направо, где только мог. И с одолженными деньгами поехал на торги, где оптом сдавали протоки в дельте Волги на время нереста рыбы. То была своего рода лотерея. Рыба во время нереста шла не по всем ответвлениям и протокам, заранее нельзя было знать, где будет густо, а где пусто. Насколько я помню, отец заплатил за три протоки, и ему повезло – рыба шла по всем трем.

Мать ездила с ним вместе и теперь мне рассказывала о тех днях. Действовать надо было молниеносно, чтобы полностью использовать те несколько дней, когда рыба мечет икру. Отец не слезал со своего вороного коня. Он поспевал и тут и там, давал указания рабочим, подвозил сети, следил за тем, как разделывают рыбу, и все такое прочее. Мама рассказывала, и глаза ее блестели. «Если бы ты видел, какой он был – верхом на коне, все умеющий и знающий! Ты бы тоже порадовался от души!»

Вернувшись в Самару, отец выложил перед дедом на стол пачку денег и сделался его компаньоном. Дед вскоре заболел и умер, хотя ему было всего-то лет пятьдесят. В то время люди не жили так долго, как, например, я сейчас. Фирма перешла к отцу и называлась «Фабрика венской гнутой буковой мебели Якова Петровича Крупникова».

Позже (это было еще до Первой мировой войны) мои родители переехали в Петербург. Со временем отец сделался главным представителем нескольких крупных уральских заводов и приисков. Он покупал за границей машины и оборудование, занимался организацией продаж, выступал посредником. Со временем он приобрел акции предприятий, с которыми имел дело. В конце концов отец сделался весьма состоятельным человеком. Семья занимала квартиру в девять комнат, в одной из которых помещалась мамина библиотека. Как я слышал от старых ленинградцев, библиотека была колоссальная. Между прочим, еще в 1917 году, незадолго до Октябрьской революции отец купил дом на Кутузовской набережной, 16