XX век Лины Прокофьевой - [143]

Тогда же она занималась своим завещанием и хотя она сама его написала, кому – что, и указала конкретную сумму для будущего фонда, (она его основала) – она очень волновалась.

– Это завещание она написала в больнице?

– Закончила. Это была уже финальная стадия, надо было подписать. Она всё старалась вникнуть в него, ей казалось, что её хотят обмануть, надо было много раз всё объяснять и начинать сначала. Тяжёлая была сцена. Знаете, в кино или в театре жестокие дети обычно выглядят такими …

– Разве у вас были какие-нибудь разногласия?

– Да нет. В том-то и дело, что нет. Но она была в таком состоянии… Она во-первых этого боялась и не понимала до конца, что она подписывает, но в конце-концов подписала. Ну, у неё был уже черновик. А тут уже делался основной документ. Присутствовал и нотариус, с которым она начинала писать завещание. И мы были. Я ей говорил: «Мама, нам ничего не надо, у нас всё есть, папа позаботился о нас».

Состояние не улучшалось, и решили перевезти её в Лондон, где жил Олег.

– Тогда была ваша последняя встреча с мамой?

– Моя – да. Потом её увезли… Вот тут мне неясно. Потому что мы уже уехали. Обычным рейсом её увезли или со скорой помощью в санитарном транспорте. Есть специальные службы. Но по-моему это всё разговоры. Вероятно, отправили в сопровождении медицинских работников.

– Она ходила?

– Нет, так этого нельзя назвать. Она могла перебраться с кровати на кровать.

Мы были вынуждены уехать, а Олег забрал её в Лондон и сначала поместил в больницу, а потом в хоспис – дом для престарелых, но неплохой.

– Олег, кажется, нарисовал её после смерти?

– Во всяком случае, существует фотография, на которой она такая маленькая, крошечная, лежит на огромной кровати. Такое впечатление производит фотография.

Похороны состоялись через две-три недели. Нам же снова пришлось хлопотать о визах, в ОВИРЕ. Но так как сейчас уже точно шла речь о похоронах, нас сразу пустили.

В своё время она сама принимала участие в сохранении могилы папиной мамы, Марии Григорьевны, в Медоне, это пригород Парижа. Контракт уже кончался, и они грозили переносом останков в общую могилу. Они там так делают.

Медон – это близко. На электричке одна остановка. Там типичное французское кладбище, почти нет зелени, и на земле лежат каменные плиты. В Медоне похоронены три женщины: Мария Григорьевна, Лина Ивановна и Надежда Ивановна, скончавшаяся в 2002 году. Там есть место. Я тоже… Так что скоро там мужчина появится…

Мама хотела быть похороненной вместе с папиной мамой. И так как она принимала участие в сохранении этой могилы, это уже было вполне конкретно. «Я там хочу быть». Мы исполнили мамино пожелание. Привезли останки из Лондона и состоялись похороны. Но тут уж народа было не так много, как на дне рождения. Были все свои.

Миссис Даунс пишет в своих воспоминаниях, что в день девяностолетия Лины Ивановны вместе с мужем оказалась в Мадриде. У сэра Даунса там проходило несколько концертов.

«Я знала, что миссис Прокофьев родилась в Мадриде, и спросила её, помнит ли она адрес.

Она сказала мне, что родилась на Кайе де Браганса в квартире 1–5. В день её рождения я отправилась в странствия на Кайе де Браганса и была счастлива обнаружить, что на улице рядом с домом стояла телефонная кабина, и я позвонила ей оттуда, чтобы поздравить с днём рождения в нескольких ярдах от дома, где она родилась.

Когда у неё сделалось ухудшение с глазами, она очень расстроилась. Ей страшно хотелось купит проигрыватель, на котором она могла бы слушать новые записи Прокофьева. Вместе с моим сыном Карактакусом мы повели её в магазин, чтобы купить самую совершенную систему, которую он затем установил в её квартире и сделал массу наклеек, чтобы она могла управлять системой самостоятельно. Она была до глубины души взволнована качеством записей на CD. Миссис Прокофьев была большой любительницей технических новинок, одной из первых обладательницей домашнего беспроводного телефона, который она называла „мой talkie-walkie“.

В ту осень в Бонне, когда на девяносто первом году жизни она тяжко заболела, она всё ещё не потеряла присущего ей боевого духа, но по возвращении в Англию, когда я снова увидела её в Больнице Черчилля, я глубоко расстроилась, увидев, как за несколько дней она сдала.

Она отказывалась пить воду, которую приносили ей санитары, так как считала её отравленной. Она думала, что снова находится „на Севере“ и соглашалась пить только если я сама давала ей воду из непочатой бутылки.

Последние недели она провела в хосписе и на её последнее Рождество к ней вновь вернулась сила духа, и я наблюдала миссис Прокофьев во всём её великолепии. Я зашла повидать её днём, и она с ликующим видом сообщила мне, что к ней приходили и католический и протестантский священники, и она задала им несколько вопросов, но в ответах они не во всём согласились друг с другом. Поэтому она сказала им, чтобы они пошли прочь и возвратились разговаривать с ней только когда сами сойдутся во мнениях.

2-го января я провела с ней утро (первую половину дня). Было очевидно, что она очень слаба, большую часть времени она спала. На следующее утро мне позвонил Олег и сказал, что ночью она умерла, и он просит меня пойти с ним в хоспис повидать маму. Мы вместе пошли с ней проститься – Олег сделал несколько зарисовок и фотографий, чтобы послать семье в Россию.