XX век Лины Прокофьевой - [136]

Вскоре после того, как Лина Прокофьева обосновалась в Париже, она встретилась с господином Андре Шмидтом, ставшим её представителем и адвокатом. Интересно читать впечатления о Лине Ивановне человека, который впервые познакомился с ней в 1976 году, когда ей было ни много ни мало семьдесят девять лет. Между тем, когда он делится своими воспоминаниями о встречах с Линой Ивановной, совершенно не возникает впечатление, что речь идёт о встречах с отнюдь не молодой женщиной. Возраст всё ещё не властен над ней, и она по-прежнему ходит на высоких каблуках. Только гораздо позднее, в конце восьмидесятых годов Серёжа забьёт тревогу и скажет мне, что Авия стала сдавать: она пожаловалась ему, что уже не ходит на высоких каблуках.

Их впечатления о ней не отягощены предшествующими семьюдесятью с лишним годами её жизни, они свежи, и, несмотря на другой угол зрения, на расставленные на необычных местах акценты, они удивительно схожи с теми, которые выносили из дружбы или знакомства с ней все её друзья, будь то в Париже, Москве или Абези.

Андре Шмидт: (май 2004 года)

Я встретился с Линой в 76 году, когда она возвращалась из Вашингтона, куда была приглашена кем-то из Кеннеди. Она провела в заключении восемь лет по обвинению в шпионаже! Я держал в руках бумажку из КГБ, полстранички, на которых было написано нечто ошеломляющее: «Мадам Прокофьева освобождена генералом КГБ за отсутствием вины». Ничего себе! И это после восьми лет, проведённых в концентрационном лагере на севере России.

И вот она добралась сюда, сроки пребывания, указанные в визе, были чересчур коротки, она пренебрегла ими и осталась. Тогда же она обратилась ко мне, чтобы я урегулировал ситуацию с авторскими правами, – это моя специальность. Я сразу принялся за дело и довольно скоро, поскольку это не было слишком трудно, она получила авторские права.

Это была необыкновенно живая личность, цельная натура, говорила без обиняков, пользовалась французским языком без всяких дипломатических ухищрений. Она, конечно, умела быть дипломатичной, но в основном, во всяком случае со мной, говорила всё напрямик, когда мы ругались – мы ругались – впрочем, я считаю куда более приятным называть в разговоре вещи своими именами. Бывали и очень – очень трудные моменты, бывали и забавные.

Выбирая из изрядного количества важных эпизодов её жизни обращусь, например, к следующему: однажды кто-то ей позвонил с таким сообщением: «Послушайте, только что пришёл каталог аукциона Кристи в Лондоне (это происходило в восьмидесятые годы), и в этом каталоге упоминается, что выставлены на продажу письма Лины и Сергея Прокофьевых, их переписка. И среди них одно письмо Сергея Прокофьева Лине (это было прощальное письмо с объяснением причин расставания), складывалась ужасная ситуация, крайне жестокая. Это письмо становилось в Лондоне достоянием широкой публики. Как это могло случиться?»

Всего было пятнадцать документов, в частности рисунок Эйзенштейна, подаренный им Прокофьеву во время работы над «Александром Невским»: сцена битвы на льду Чудского озера русских против «псов-рыцарей», в результате которой их тяжеловооружённая армия была разбита в пух и прах. Это один из самых сильных эпизодов фильма, да к тому же и наиболее известный, так что документ был из важных.

В общем там оказалась целая куча всего, и тогда мы сели на самолёт, прилетели в Лондон и пошли к адвокату. Добились от судьи запрещения продаж. Потом вошли в контакт с владельцем этих товаров, это был француз, обозначенный в каталоге как «высокий французский джентльмен»; кажется, с помощью Кристи узнали, кто это был, в конце-концов выяснилось, что это был сын французского посла в Москве. Тогда Лина вспомнила, что в своё время передала свои документы французскому послу, отправлявшемуся во Францию с тем, чтобы они ждали её там, когда она вернётся, а она надеялась вернуться.

Почему же состоялась эта продажа у Кристи? Потому что посол умер, и когда среди его документов были обнаружены бумаги Прокофьева, родные решили пустить их с аукциона Кристи.

Их удалось выкупить, они стали собственностью Лины.

Письмо было очень интересное, очень важное для неё, она испытала настоящее эмоциональное потрясение.

Прервём рассказ господина Шмидта, чтобы услышать ту же самую историю из уст того «кого-то», которого упоминает господин Шмидт. Это – уже названная мною леди Джоан Даунс, супруга известного английского дирижёра, сэра Эдварда Даунса, большого любителя музыки Прокофьева, друга семьи с незапамятных времён, дирижировавшего многими сочинениями композитора. Леди Джоан Даунс дружила с Линой Прокофьевой до её смертного часа. В своих воспоминаниях о Лине Ивановне леди Даунс пишет об этом эпизоде:

«Однажды утром в пятницу мой муж прочитал в Литературном Приложении к Таймс, что аукцион Кристи выставляет на продажу коллекцию рукописей и личных писем Прокофьева. Мы позвонили миссис Прокофьевой, она была в Париже в это время, и мы сомневались, что она об этом знает. И всего несколько часов спустя я встретила её в аэропорту в сопровождении адвоката и отвезла их к лондонскому поверенному, чтобы остановить продажу. Запланированная распродажа включала коллекцию её личных вещей, которые она послала из Москвы в Париж через друзей в надежде, что когда-нибудь сможет покинуть Россию и получить их обратно. Друзья, с которыми она отправила вещи в Париж, умерли, а их детям, не слишком разбиравшимся что к чему, посоветовали продать их. Лина была очень взволнована, найдя не только письма и открытки от своего мужа, но и рукописи, в числе которых находилась первая опера Прокофьева, написанная им в возрасте девяти лет, она называлась „Великан“».