XV легион - [52]

– Сие есть похищение сабинянок! – воскликнул Приск, увидев, что Акретон схватил Лавинию и понес ее из залы.

Квинт Нестор больше всего на свете заботился о двух вещах: о здоровье и о приумножении капиталов. Каждое утро он начинал с забот о пищеварении. В приемной его ожидали просители, явившиеся с отчетом вольноотпущенники, поставщики с предложением своих услуг и с глухими намеками на достоверную благодарность в случае, если попечителю будет угодно... А Квинт Нестор старательно массировал солидное брюшко и ждал, когда начнет действовать его вялый кишечник. Затем он отправлялся в дальний угол скромного, но весьма прилично обставленного дома, чтобы там вздыхать о тщете человеческой жизни, о бренности всего живущего под небесами.

К величайшему удивлению попечителя бань, в один из таких приемов ему доложили, что его желает видеть по срочному делу Аврелий Кальпурний Виргилиан.

– Аврелий Кальпурний Виргилиан, – с удовлетворением повторил он имя поэта, в глубине души польщенный посещением.

Он принял позу человека, по горло занятого государственными делами. Виргилиан уже входил в комнату в изящных складках тоги, секрет которых, несмотря на все старания Нестора, оставался для него недоступным.

«Как носит тогу!» – с завистью подумал он, глядя на Виргилиана.

Сам он был весьма темного происхождения, не то сын вольноотпущенника из Массилии – не то просто беглый раб с Корсики.

Виргилиан уселся в предложенное ему кресло и сказал после паузы, понизив голос:

– Скажи, Нестор, мог бы ты оказать мне дружескую услугу?

– Все, что в моих силах.

– Ведь ты христианин? – еще тише спросил Виргилиан.

Квинт Нестор насторожился. На такие вопросы не очень приятно отвечать, занимая высокий пост попечителя северовских терм.

– Ну, какой я христианин, – смешался он, – так, в молодости.

Несмотря на его приверженность к христианскому учению, у него, кроме дома в Риме на Тибуртинской улице, была еще вилла в Остии, приличный кусок земли с виноградником и с оливковыми деревьями.

– Не опасайся, – махнул рукой Виргилиан, – я ведь не префект Рима. Какое мне дело до твоих убеждений? Но я слышал, что завтра приезжает из Африки Тертуллиан. Я знаю, что будет собрание, на котором он выступит с речью. Мне хотелось бы послушать его. Я читал некоторые его книги и в восторге от его стиля, но как попасть на собрание, я не знаю. Ты не можешь мне в этом помочь?

У Нестора отлегло от сердца, хотя и эта просьба могла доставить много хлопот. Но оказать услугу было приятно. Один раз дядюшка Виргилиана помог замять довольно щекотливое дело с преувеличенными счетами, представленными в сенатскую комиссию.

– Что ж, это, пожалуй, можно устроить. Я наведу справки и своевременно тебя извещу. Поверь, что для тебя... Собрание будет у монтанистов, я знаю там одного человека. Он устроит.

Несколько лет тому назад в Карфагене, открывая утром свои заведения, булочники и виноторговцы увидели, что известный всему городу римский гражданин Септимий Флоренс Тертуллиан, по своему обыкновению что-то бормоча себе в бороду, проходил по улице, и на нем, к великому удивлению сограждан, вместо положенной для звания римского гражданина тоги был накинут плащ, паллий, одеяние странствующих софистов и вообще всяких малопочтенных людей. Скоро весь город узнал о событии, и карфагеняне разделились на два лагеря. Одни негодовали, другие уверяли, что давным-давно пора оставить неуклюжую тогу для погребений, потому что в ней удобно только покойнику. Но весь цвет адвокатуры, риторы и все высшее общество Карфагена были среди тех, которые негодовали. По рукам ходили стишки, в коих высмеивался чудак, променявший торжественную тогу на жалкий плащ, и назывался варваром и другими, менее цензурными именами. В ответ на эти нападки Тертуллиан написал «Трактат о плаще», где во всеоружии диалектики и риторических приемов, пустых красот и метафор отстаивал свое право носить паллий, как носил его некогда Марк Аврелий. Это был лишний случай напомнить согражданам, что он не растерял цветов эллинского красноречия с тех пор, как сменил религию отцов на христианское учение.

Были у него и другие, более ценные книги, волновавшие весь христианский мир и поэтому даже переведенные на греческий язык. Пылкий, страстный, нетерпимый – настоящая африканская огненная кровь, – Тертуллиан не терпел компромиссов, ни на йоту не отступал от правил церкви. Он был одним из тех, кто вырывал непреодолимый ров между церковью и империей, и засыпать этот ров более покладистым людям пока не удавалось. Умеренным не нравилось, когда Тертуллиан требовал, чтобы двери христианских домов не украшались лаврами и светильниками по поводу кровопролитий и чтобы ремесленники, отвергшие ложных богов, не делали в своих мастерских идолов. Он запрещал посещение цирка и не разрешал христианам занимать общественные должности, которые были связаны с жертвоприношениями. Умеренные пожимали плечами. К чему такая суровость, когда надо идти в ногу с веком и приноравливаться к условиям жизни, чтобы верным путем вести корабль церкви среди бедствий к спасению? В конце концов Тертуллиан оставил церковь, найдя себе убежище в лоне секты монтанистов, которые не шли на уступки в проведении христианского идеала в жизнь.