W, или Воспоминание детства - [20]
Даты Игр устанавливаются Центральным Правительством. Остальные соревнования организуются по принципу вызова: каждое утро, во время тренировочной разминки, Атлет одной из деревень, выбранный накануне вечером своим спортивным руководителем, отправляется против узаконенного движения и бросает вызов первому встречному атлету. Перед ним открываются три возможности: Атлет, которому он бросает вызов, — из его собственного лагеря, и в этот день соревнованием будет внутренний классификационный чемпионат; Атлет приписан к одной из двух смежных деревень, и тогда это будет местный чемпионат; Атлет приписан к несмежной деревне, и тогда это будет отборочная встреча.
XV
Анри, сын сестры мужа сестры моего отца (которого я привык называть кузеном, хотя он мне не больше кузен, чем его мать Берта — тётя, Марк — дядя, Ниша и Поль — кузены) страдал астмой, и ещё до войны ему рекомендовали горный воздух Виллар-де-Лан. По этой причине все члены моей приёмной семьи, не эмигрировавшие в Соединённые Штаты (примерно две её трети), нашли убежище в Виллар-де-Лан вместе с несколькими свойственниками (я имею в виду дальних родственников) и друзьями, и довольно значительным числом людей, преимущественно, но не обязательно, евреев, прибывших со всех уголков оккупированной Франции, а иногда и из более отдалённых мест, например, из Бельгии, и заполнивших дома, семейные пансионаты и детские санатории, которыми, к счастью, Виллар был обильно укомплектован.
Моя тётя Эстер жила со своей семьёй в довольно отдалённом домике, на самой вершине большой дороги, что спускается к центральной площади Виллара и является в своей нижней части одной из двух главных, во всяком случае в коммерческом отношении, улиц посёлка. Вдоль этой же дороги, справа в низине, находились ферма де Гард, где жили Марк, брат моего дяди Давида, его жена Ада и их дети Ниша и Поль, а чуть выше, слева, дом, прозванный Иглу, где жили Берта, сестра Давида, со своим мужем Робером и сыном Анри.
Мне кажется, я знал, что такое «иглу»: жилище эскимосов, построенное из выложенных кусков льда; но вряд ли я знал значение слова «изморозь», которым называли дом, занимаемый моей тётей Эстер. До настоящей минуты, когда запоздалая автобиографическая скрупулёзность толкнула меня на поиски в разных словарях, я верил объяснению, которое, несомненно, получил когда-то, впервые спросив о значении этого слова: поэтический эквивалент зимы, ассоциирующийся одновременно с белизной снега и суровостью климата, и только сейчас я узнал, — сам удивляясь тому, как я мог так долго этого не знать, — что этим словом называется зимний туман.
О самом доме у меня не сохранилось точных воспоминаний, хотя я проезжал мимо совсем недавно, в сентябре 1970 года. Я знаю, что внутри него есть лестница с перилами, украшенными большими каменными шарами: знаю потому, что три этих шара видны на фотографии, запечатлевшей на этой лестнице одним летним днём нескольких подростков, среди которых можно узнать мою кузину Элу и моего кузена Поля.
Рядом с домом, по другую сторону дороги находилась ферма (теперь здесь расположена мастерская по производству пластмассовых безделушек), занимаемая стариком с седыми усами, носившим рубашки без воротника (те самые рубашки без воротника, в которые Орсон Уэллс любил одевать Акима Тамирова и которые для меня всегда ассоциируются с утраченным достоинством апатридов и с униженной гордостью великих князей, ставших чистильщиками сапог), о котором я сохранил отчётливое воспоминание: он пилил дрова на козлах, сколоченных из двух параллельно установленных крестовин с упирающимися в землю концами, в виде знака X, который называют «Андреевским Крестом», соединённых перпендикулярной перекладиной. Вся конструкция называлось очень просто: X.
Моё воспоминание — это воспоминание не о зрелище, а о слове, единственное воспоминание об этой букве, ставшей словом, об этом уникальном существительном, состоящем всего из одной-единственной буквы, уникальном ещё и тем, что только оно имеет форму того, что обозначает («рейсшина[6]» чертёжника произносится так же, как и буква, которую она изображает, но пишется не одной буквой «Т»), к тому же это ещё и обозначение вычеркнутого и таким образом аннулированного слова — линия из х, проведённая поверх слова, написанного вопреки желанию, — противоречивый знак ампутации [в нейрофихиологии, например, Борисон и Маккарти (J. appl. Physiol., 1973, 34:1–7) противопоставляют нетронутым (intact) кошкам кошек, которым были удалены вагулярные (VAGX) или каротидные (CSNX) нервы] и знак умножения, и знак упорядоченности (ось х, ось абсцисс), и знак математического неизвестного, и, наконец, отправная точка фантазматической геометрии, в которой удвоенная буква V представляет собой исходную фигуру, а её многочисленные переплетения вычерчивают главные символы истории моего детства: две V, соединённые своими остриями, образуют X; продолжая концы X равными перпендикулярными отрезками, мы получаем свастику (
