Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть II: Тай-Цзи-Цюань - [3]

Слева – «подъем ладоней»; справа – «подъем ладоней без подъема ладоней»

Так что смена концепции в данном случае может быть сформулирована (очень приблизительно, потому что в Тай-Цзи-Цюань все делается совсем просто, но формулируется достаточно тяжело) так: «Если где-то что-то нужно напрячь, то никогда этого не делайте. Вместо этого расслабьте что-то в противоположной части тела». При этом важно не думать (правильная мысль – это главное в Тай-Цзи-Цюань) о самом движении. Оно должно произойти «не активно», а само собой.

Соответственно, для того чтобы опустить поднятые руки, ни в коем случае не нужно прикладывать силу для того, чтобы сделать это. Нужно расслабить их и дать им опуститься (погрузиться, «утонуть») самим. Вначале погружаются плечи, за ними локти, а затем (при необходимости, если требуется слегка присесть) сгибаются колени. Иначе говоря, вместо того чтобы напрячь мышцы, опускающие руки, нужно расслабить мышцы, поднимающие их.

Сказка об изменении ума, рассказанная вьетнамским учителем Минем

«Если вместо того, чтобы из-за объектного знания других вещей, появляющихся перед умом вследствие объектного внимания, метаться в стремлении к ним, грешный ум обращает внимание на себя, вопрошая: «Кто я, знающий объекты?», [он достигнет того состояния] пребывания в собственной реальности, единственного подлинного состояния». (1023)

«Гуру Вачака Коваи»

Когда я переехал в Ирландию, то был полностью уверен, что обучение мое закончено. Само собой, язык придется освоить, но это (с моей-то памятью) не беда. Наоборот, я даже предвкушал этот процесс, потому что уже знал, что учить его я буду через местных женщин. И это не шутки, ибо этот способ я считал не только самым приятным, но и самым эффективным. Предполагал я это делать, не напрягаясь, так как, с одной стороны, для меня это было совсем несложно, а с другой – меня это не слишком интересовало, ибо я по большому счету ничего, кроме традиционной восточной медицины, Ци-Гун и воинского искусства, не считал достойным изучения. А у кого я тут могу этому учиться? Точнее, я-то могу (и хочу!) учиться, но кто может меня здесь этому научить. Так что процесс своего обучения я счел законченным и начал просто жить, как живут нормальные сытые люди в нормальной сытой стране.

Для того чтобы быстрее освоить язык и здешние обычаи, я в основном общался с местными жителями, стараясь как можно меньше проводить времени во вьетнамской общине. Сначала мои дорогие соплеменники весьма активно меня зазывали (еще бы, новый человек, мастер, лекарь, завидный жених, в конце концов), но потом, видя мою явную необщительность, постепенно отстали. Некоторые даже обиделись.

Но мне было не привыкать, я всегда был один, так было повсюду. Помню, как мой советский (тогда я учился на врача в Союзе) ученик Володя впервые увидел меня в обществе соотечественников. До этого мы встречались только в городе, в спортзале, у него или у его друга Саши дома и он никогда не приходил ко мне во общежитие – нужды не было.

Однако в тот раз ему понадобилось меня о чем-то предупредить. Кажется, были какие-то неурядицы со спортзалом, где мы занимались, и он решил сказать мне, чтобы я зря не ехал на другой конец города. Мобильных телефонов (сейчас трудно такое представить) тогда не было, к телефону, который стоял у вахтера, дежурящего по общежитию, меня бы не позвали (я всем им успел нахамить, причем не по одному разу, когда они не пускали меня в общежитие среди ночи), так что единственным способом было приехать и сказать все, что требовалось, лично.

Зная, что общение с «невьетнамцами» у нас не поощрялось, Володя решил подождать меня снаружи. Время было обеденное и нужно было идти в столовую. А ходить туда нам положено было всем вместе. Не строем, конечно, но всем одновременно. Увидев меня, Володя повел себя очень аккуратно – он не стал звать меня, а просто отошел в сторонку, ожидая, когда мне будет удобно с ним поговорить. К тому времени он уже я знал, что я чувствую пристальный взгляд, направленный на меня, и что я подойду к нему сразу же, как только предоставится удобная возможность.

Когда я наконец подошел к нему, он тихо хихикал, явно сдерживаясь и стараясь не начать хохотать во весь голос. Я не удивился, его смешливость была мне известна – начав смеяться в начале тренировки, он часто не мог остановиться до ее конца (а занимались мы минимум два часа). Так что я спокойно ждал, пока он успокоится и сможет говорить. Отсмеявшись, он сказал следующее: «Стою жду, вижу, начали выходить вьетнамцы. Думаю, как бы мне тебя не пропустить в такой плотной толпе. И тут такая сцена: впереди толпа, позади толпа, а между ними – мастер Минь. Важный такой. Идет, засунув руки в карманы, задрав нос, ни на кого не смотрит. И что интересно, никто к нему даже не пытается приблизиться».

Тогда он это точно углядел: быть одному – это мое обычное состояние, удобное для меня, как никакое другое. Так было повсюду и так было здесь в Ирландии. Однако иногда с соотечественниками приходилось общаться: какие-то дела время от времени все-таки возникали.

Были у меня с собой грамоты (тут их называли «сертификатами»), выданные мне моим глубокоуважаемым учителем, мастером Ваном. О том, что бумага с его личной печатью открывает двери любой вьетнамской традиционной школы боевых искусств, я знал давно. Но оказалось, что не только вьетнамской. Выяснилось это, когда меня неожиданно пригласил посетить его школу один из здешних вьетнамских мастеров рукопашного боя. Отдельно он попросил меня захватить с собой «грамоту от Вана». Это меня удивило (ведь он ее уже видел), но дядька он был приличный, намного старше меня, и я решил его уважить, хотя, если честно, его школа меня совсем не интересовала –