Взрослые игры - [14]

– Хм, да. – Он улыбнулся дочери. – Одного поля ягоды. Редкое совпадение. Но я рад, что вы нашли друг друга.

– О, я тоже, пап. Ты даже не представляешь, насколько.

12 октября, понедельник Кейт

В Чайна-таун мне пришлось возвращаться пешком. Я только что выбросила четыре доллара тридцать пять центов на двойной эспрессо, зайдя с девочками в «Старбакс», и денег на метро не хватило. Несколько дней я намекала Оливии на то, что мы должны сформировать свою клику. Когда это не сработало, пришлось упомянуть, что администрация школы отслеживает мое «здоровое социальное взаимодействие». Это заинтересовало Оливию, но не сподвигло на конкретные действия. Наконец мне пришлось объяснить, как нужен мне для поступления в Йель комитет индивидуального продвижения учащихся. Это сработало. Но попотеть мне пришлось сильнее, чем обычно.

По крайней мере встреча в «Старбаксе» прошла нормально. Оливия позвала Серену Шоу, Морган Сингер и Клэр Ву. По ее словам, это были самые не обидчивые и не инфантильные представительницы старших классов. Все время встречи мы говорили о том, как крут Марк Редкин. Хотя ладно, пара минут была посвящена комитету индивидуального продвижения, но остальное свелось к тому, кто видел Марка, когда и где, и что на нем было надето. Вся школа сходила по нему с ума.

– О, это как в фильме, который я смотрела по TCM[9] прошлым летом. «Обманутый».

– Да, я однажды видела кусок оттуда, – немедленно закивала Морган. Морган и Клэр были лучшими подругами. Серена почти ни с кем не общалась близко, но с тех пор, как ее отец приобрел едва не половину Лондона, она стала очень популярна. Так же как и ее странный акцент.

– Это про солдата, раненного в гражданской войне, который отсиживается в женской школе-интернате в Луизиане, и все сходят от него с ума. Его играет Клинт Иствуд.

– Фу! – Оливия поморщилась.

– Нет, нет, нет! – в один голос запротестовали обе девушки. – Это Клинт Иствуд, каким он был, ну, наверное, лет пятьдесят назад. Дамы, он был бесподобен!

Мы только притирались друг к другу, всё еще были настороже, но двигались в правильном направлении. Это было хорошо, очень хорошо. Но, шагая по Паркавеню к Чайна-тауну, я вдруг задумалась. И ничего хорошего в этом не было. Мысли мои кружили вокруг того, что я по-прежнему живу в канаве, что мои ногти все так же ломаются, когда я разгружаю овощи, что госпожа Чень по-прежнему не поддается моему обаянию. Последнее бесило меня сильнее, чем должно было. Какая разница, любит она меня или нет? Вот только разница была. Я пыталась убедить себя, что дело в культурных различиях, но, черт возьми, она расцветала всякий раз при виде мальчишки из булочной. Парень всегда носил темные джинсы и черную футболку, будто явился из девяностых. Это по-настоящему беспокоило меня. Он салютовал ей всякий раз, как прохаживался с важным видом по рынку, а она улыбалась и махала ему в ответ. И тогда я допустила ошибку, спросив ее, кто это, а она просто проворчала «Булочная».

Этот парень из булочной меня раздражал. Проклятье, меня раздражала вся ситуация.

Думать хорошо, когда ты обдумываешь план, но думать ради самого процесса – ошибка. Будто вязнешь в горячем битуме. К тому моменту, как я добралась до Юнион-сквер, мне нужно было ненадолго присесть. Я зациклилась на одной мысли. Когда я зацикливаюсь на одной мысли, я глупею и начинаю давиться воспоминаниями. Как в тот день, когда я похоронила поздравительную открытку в парке.

Мы с мамой жили над круглосуточным магазином электроники и хозтоваров, который не работал по воскресеньям, понедельникам и вторникам. Из всех наших квартир эта была моей любимой. Большинство квартир над магазинами действительно неплохи, хотя со стороны об этом никогда не скажешь. С нашей нам определенно повезло. Мы были счастливы. У каждого была своя спальня. За ними располагалась кухня, а еще столовая и огромная гостиная с окнами прямо на улицу. Квартира была полна очарования и индивидуальности. Так там сказал мистер Сазерленд.

Я еще не успела вытащить ключ из двери, как в коридор вышла мама. Почему она была дома так рано?

– Кейт, дорогая?

Я не могла разглядеть выражения ее лица в неярком свете лампы, но видела, что она все еще была в своей белой униформе зубного техника.

– Привет, ма. Ты чего так рано?

– У меня чудесные новости, дорогая.

Она говорила этим тонким, словно китайский фарфор, голосом – высоким и дрожащим.

На кухне что-то упало, послышался шум возни. Я шагнула к маме. Сердце сжалось.

– Да, ты верно догадалась, дорогая. – Ее глаза распахнулись, но тон не изменился. – Твой отец дома. Идем в гостиную.

– Папа? Он нашел нас?

Мама сграбастала меня за руку и прошептала одними губами:

– Он немного пьян.

Вся левая сторона ее лица была розовой и шла пятнами.

«Немного пьян» – это было плохо. «Очень пьян» – гораздо лучше, потому что в этом случае он промахивался два раза из трех. А лучше всего – «пьян в стельку».

Отец ввалился в прихожую.

– Прости, дорогая, – зашептала мама, – я слишком много ему рассказала. – Она произнесла это так быстро и тихо, что я не была уверена, все ли я расслышала.

– Кэти! Ты посмотри, а? – Он почти не шатался. Просто «немного пьян».