Взорванный век - [3]

— Совершенно верно. — Путиловский глотнул, немного подумал и повторил процедуру. — Но знание, увы, почему‑то тоже не идет никому на пользу! Все мои клиенты помнят российские законы в совершенстве, уверяю вас, много лучше нас обоих! Но каждый раз сознательно идут на преступление оных. Вопрос — почему? В человеческой ли природе дело или в несовершенстве законов?

— Чушь! Чушь, коллега! — заверещал профессор. — Законы не могут быть несовершенны! Они оттачиваются лучшими умами вот уже две тысячи лет…

- …и не могут поразить природу преступлений! Эрго, что‑то не так в датском королевстве.

— Вот поэтому я и зову вас на кафедру! Мы здесь в четыре руки и разберемся. С вашим практическим опытом вы запросто расчистите наши академические конюшни! Батенька, соглашайтесь. Единственное, что сейчас нужно России как воздух, — это главенство закона во всех сферах жизни. Если мы с вами общими усилиями не поставим закон превыше всего…

— То?

- …произойдет ужасное. Россия без законов — это тело без головы. Исходит кровью, дергается, мучает себя, окружающих и помереть никак не может. Соглашайтесь. Мы ждем вас на кафедре. А когда я состарюсь… никого, кроме вас, во главе не вижу.

— Спасибо. Я не против, собственно говоря… и жениться вот собрался…

— Поздравляю! Хотя женитьба, по моему опыту, ведет к капитис деминутио! Не забыли латынь?

— Ну что вы! К частичной потере гражданских прав…

Далее пошли дружеские объятия, троекратное целование друг друга, пожелания счастливого Нового года (а ведь новый век грядет!), поиски папахи, пальто, надевание чужих калош, извинения и проводы до тяжелых дубовых дверей. Путиловский в распахнутом пальто плотного английского сукна с пелериной вышел к Неве, полной грудью вдохнул свежий морозный воздух, чуть пахнущий здоровым конским потом от несущихся лихачей, и залюбовался Петербургом… Было хорошо.

* * *

Исидору Вениаминовичу Певзнеру, хозяину аптеки на Гороховой, тоже было хорошо, но совсем по другой причине. Коньяка он не пил, предпочитал сладкие кошерные вина. Сигар себе не позволял из‑за слабого сердца. Петербург его не радовал, а скорее пугал: вырос Исидор Вениаминович в маленьком польском местечке под Лембергом.

Хорошо ему было в своей аптеке, когда все посетители исчезали и можно было полюбоваться стройными рядами склянок и мензурок на столе провизора, портретом Пирогова над столом, шкафами красного дерева, чьи полки были сплошь заставлены лекарствами, мазями и микстурами. Грудастая касса с никелированными клавишами на бюсте таила внутри себя деньги — и вечерний подсчет содержимого тоже наполнял душу Исидора Вениаминовича покоем и уверенностью в будущем.

Но сейчас Певзнер с умилением разглядывал три пакета — по два с четвертью фунта в каждом, взвешивал на руке и слегка давил пальцем сухое содержимое. Там, внутри, дремали семь фунтов сладких снов и грез. Семь фунтов морфия отличной германской очистки, три девятки после запятой! Это вам не фунт изюма в мелочной лавке, что держал напротив аптеки соплеменник Певзнера по несчастью господин Малков. На изюме далеко не уедешь. А с морфием у Певзнера были связаны далеко идущие планы. Именно на морфии Певзнер мечтал въехать в узкий круг посвященных и стать поставщиком двора его императорского величества.

Все решили счастливый случай да прозорливость самого Певзнера, купившего аптеку как можно ближе к власть имущим. Однажды в самую петербургскую слякоть в двери аптеки вошла особа, при виде которой провизор сел, а сам Певзнер еле удержался от желания встать на колени. Аптеку почтили своим присутствием губернатор первопрестольной великий князь Сергей Александрович со товарищи.

Великий князь был действительно велик — и статью, и размерами, и душевными качествами. А его адъютанты поражали взор молодецкой красотой и удалью. Сергей Александрович лично зашли в кабинет Исидора Вениаминовича и лично — лично! — соизволили попросить его о небольшом одолжении, мягко говоря, деликатнейшего характера.

Дескать, сукины дети местные врачи (и Исидор Вениаминович был полностью согласен с князем в оценке происхождения петербургских эскулапов), эти сукины дети не лечат издерганную нервную систему князя, а всеми силами пытаются свести его раньше времени в могилу. «На–кося, выкуси!$1 — с этими словами князь показал портрету Пирогова и в его лице всем столичным лекарям большой княжеский кукиш. И попросил Певзнера немедленно сделать спасительную для нервов инъекцию морфия. Что Певзнер и сделал со всей почтительностью к великокняжеским ягодицам. Следует отметить, что во время инъекции князь показал себя редким молодцом: не трусил, не вскрикивал, за руки не хватал, перенес все с большим чувством юмора и вышел к свите наполовину голый, со спущенными рейтузами. Что свита и приветствовала радостными кликами.

Великий князь расплатился воистину с княжеской щедростью и стал повторять визиты всякий раз, когда посещал дворец. Ходили слухи — и Исидор Вениаминович горько сожалел о том, что они не подтвердились, — о попытке приучить молодого государя к специфическим радостям великосветской жизни. К несчастью (или к счастью, кто знает?), организм государя болезненно отверг необычный способ расслабления и остался в полной зависимости от традиционных русских утех с серебряным стаканчиком и плоской фляжкой коньяка в голенище правого сапога.