Взломать графа - [36]

Я знал, что не должен показывать страха: позор для джентльмена праздновать труса перед отбросами общества, бездельниками, от рождения неспособными к честному труду — иначе что бы заставило их дойти до такого предела падения в нашем благословенном королевстве? Но ничего не мог с собой поделать — я боялся. Этого места, а еще больше чудовищно изможденных людей, так непохожих на всех, кого я видал раньше, что теперь сомневался — а люди ли они? И тут же встал как вкопанный, потому что… и впрямь увидал кобольда! Чернолицего подземного карлика, из тех что обитают в шахтах Уэльса… и только через пару мгновений понял, что это ребенок. Он притаился на углу, глядел на ковыляющих разбойников, и глаза его были совершенно волчьими. На крохотном детском личике.

Побитый вдруг вытащил поверх одежды потертый медяк на кожаном шнурке. Ребенок немедленно равнодушно отвернулся, нищий свернулся клубком, опять превратившись в неподвижную грязную кучу, а смутные тени, средь бела дня сгустившиеся у выхода из проулка, словно истаяли под лучами полуденного солнца. Облегченно выдохнувший громила заторопился, почти волоча побитого на себе. Я поспешил следом, молясь, чтоб мне и дальше сопутствовала шальная удача.

В проулке, куда свернули разбойники, было темно — узкую полосу дневного неба наполовину закрывал дом. Высокий, в три этажа, хоть и полуразрушенный, он нависал над проулком тяжелой темной громадой, и щерился пустыми провалами на месте окон. На прогнившем деревянном крыльце сидел еще один мальчишка в лохмотьях. Он лишь молча сдвинулся в сторону, давая проход, когда под ногой громилы жалобно взвизгнула нижняя ступенька.

— Кто есть? — поравнявшись с мальчишкой, угрюмо спросил громила.

— А кого надо? — хриплым голосом записного пропойцы ответил мальчишка и гулко закашлялся, за что немедленно получил пинок.

— Ты не умничай, ты отвечай, когда тебя спрашивают! — визгливо крикнул побитый, снова занося ногу для удара.

— Дядюшка на месте, а нанимателя пока нет. — пробурчал мальчишка.

— Без тебя знаю, что нет! — хмыкнул побитый, и все же отвесив привратнику еще пинка, заторопился к ободранным, и кажется, даже обожжённым дверям.

— Чего тогда спрашивал? — потер бок мальчишка, на что громила показал ему кулак, и оба разбойника ввалились внутрь.

Из дверного проема донеслась пара изумленных возгласов самого грубого толка, дающих понять, что громилу и побитого вовсе не ожидали увидать в столь плачевном виде. Я за ними не последовал, затаившись совсем неподалеку от торчащего на крыльце мальчишки. Зато в черном доме начались суета и шевеление — за пустыми оконными проемами мелькали тени, слышался шумный говор, ободранная дверь снова распахнулась, и морщинистый человечек в лохмотьях сбежал по ступенькам. Если подумать, данное швейцаром «Кэмпбелл Банк» прозвание сморчок исключительно подходило к его тощей, сутулой фигуре!

Заметно прихрамывая, сморчок двинулся вокруг дома. Я неслышно последовал за ним. И это было истинной удачей, потому что сам бы я ни за что не нашел это место! Сморчок наклонился, сдвигая грубо сколоченный деревянный щит у стены. Под ним скрывались щербатые ступеньки. Придерживая заткнутый за пояс здоровенный нож, сморчок заторопился вниз. В глубине что-то стукнуло, грохнуло и далеко, на пределе слуха, прозвучал ехидный голос, наверняка, самому сморчку и принадлежащий:

— Лежишь? Вот погоди! Приедет наниматель — мы тебя научим, дикарь, как на честных англичан руку поднимать!

Что ему ответили и был ли ответ, я не разобрал — изнутри донесся звук удара, короткий вскрик, потом снова удар… и сморчок вылетел наверх будто бутылочная пробка, выбитая крепким шлепком под днище! Остановился на верхушке лестницы. Вытирая кровоточащую губу, погрозил вниз кулаком… и со всех ног кинулся обратно в дом. Ну а я принялся аккуратно спускаться по ступенькам, почти не сомневаясь, кого там внизу обнаружу.

Тьма сомкнулась вокруг меня и тут же ее будто подсветило изнутри: спасибо Господу за его дары, великие и малые, в темноте я видел преотлично. В давние времена, сдается, тут была мясная лавка: с потолка свисали крюки, способные выдержать даже бычьи туши, а ниши в стенах были забраны решетками.

Он был в одной из таких ниш, за решеткой, под тяжелым массивным замком, да еще и скрученный по рукам и ногам, как шотландцы увязывают набитый требухой бараний желудок, когда готовят хаггис. По крайности, теперь я точно знал, что все подозрения Дженкинса беспочвенны, и мистер Гольцов не предавал милорда. Иначе не лежал бы сейчас тут, на каменном полу.

Я тяжко вздохнул: что теперь делать?

Узник вздрогнул, поднял голову и приникнув лицом к прутьям решетки, принялся вглядываться в темноту. Я замер — неужто услышал? Показываться ему на глаза нельзя, оставалось ждать.

Наконец, поняв, что ничего не разглядит во тьме подвала, мистер Гольцов уронил голову и тут же зашипел от боли. Мне даже почудился сдавленный всхлип, но этого, конечно же, быть не могло: блистательный русский секретарь не стал бы плакать как маленький мальчик в темном подвале. Даже если подвал и впрямь темный, а сам он связан. А что Дженкинс подвергает сомнению его доброе имя, мистер Гольцов и не знает. И не узнает, если погибнет здесь. Нет уж! Пусть сам с Дженкинсом разбирается!