Взлет сокола - [2]

Рой представил себе неторопливое раскачивание колокола, звук, чуть более высокий, чем чистое “до”, всегда разный и непредсказуемый ритм ударов. Любое проявление индивидуальности раздражало членов Совета. Мысль о том, как всемогущий Совет возненавидел старый колокол за его индивидуальность, заставила Роя улыбнуться. Он резко встал и вышел из кабинета, оставив пустую кружку возвышаться над столом, словно молчаливый монумент.

Рене Дилак сидела в крошечной прихожей, служившей в качестве приемной, общей площадью не более десяти квадратных футов. У одной стены стоял терминал компьютера, у другой – кушетка из искусственной кожи. Рене сидела на кушетке и читала “Дэвида Копперфилда”. Позади нее на стене висела афиша, на которой большими черными буквами, обведенными красными линиями, на потрясающе белом фоне было написано: “Актеры представляют: Мыши и Люди”.

– Ну, что, Рене, какие стоящие книги тебе удалось прочесть за последнее время? – спросил Рой. Это была не очень удачная старая шутка, которая, однако, служила их ритуальным приветствием. Рене оторвалась от текста и взглянула на него, слегка нахмурившись. Из-за искусственного освещения тонкие черты ее лица казались более резкими.

“Она тоже кажется слегка постаревшей“, – подумал Рой.

– Я думала, что ты уже в деканате протестуешь против решения Совета, – ответила она. – Не могу поверить, что нас осталось только двое.

– Знаю. Эти подонки приказали упаковать вещи Сэма и Гвен, не дожидаясь, пока они придут и все узнают. Я слышал, что вчера вечером декан позвонил им и сказал, что с сегодняшнего дня в их услугах университет больше не нуждается. Ночью их пропуска были аннулированы.

– Гвен звонила мне вчера вечером как раз после разговора с деканом, – ответила Рене. – Она стоически перенесла эту весть. Полчаса цитировала по памяти Теннисона, затем просто пожелала спокойной ночи и положила трубку. Я попробовала позвонить ей, но она, по-видимому, отключила телефон.

Рой задумался. Перед его глазами проплыли видения византийских царств. Они были хорошими друзьями с Гвен с самого момента ее прихода в университет. Они часто спорили за чашкой кофе о романтической поэзии. Гвен особенно любила Теннисона и его мечту о бессмертии; она цитировала его при малейшей возможности. Рой, словно священник, читающий литургию, произнес нараспев одно из стихотворений Теннисона:

…мы с тобою стары;

Быть старым – и почет и тяжкий труд.

Со смертью все закончится, но есть

Перед концом последняя возможность

Немыслимо прекрасное создать -

И нет греха в сопротивленье Богу.

Со скал в ночи мигают огоньки:

Закончен день. Луна всплывает в небо.

Взывает море сонмом голосов.

Вперед, друзья!

Еще совсем не поздно

Искать и обрести нам новый мир.

– Да, именно это она мне читала. Гвен показалась мне такой отчужденной. Рой, я беспокоюсь за нее.

– Давай заглянем к ней сегодня вечером, – предложил он.

Рене прищурилась с некоторой неохотой, но Рой счел вопрос решенным. Она встала и вышла из крошечной комнатенки, оставив Роя, омываемого зеленым светом терминала, в одиночестве.

Общий компьютер изрыгнул монотонный предупреждающий звук, Рой быстро подхватил весьма потрепанную книгу романтических стихов и поплелся в кабинет, предназначенный для занятий литературой с первокурсниками, опоздав на целую минуту. Трое наиболее нетерпеливых студен shy;тов уже отключили свои терминалы и готовились покинуть кабинет. Они разочарованно и даже с некоторым отвращением посмотрели на Роя, когда тот показался в двери серо-голубого цвета.

– Включите, пожалуйста, терминальные магнитофоны, – отдал приказ Рой, положив книгу на кафедру.

Затем он повернулся и прошелся между двумя рядами сидящих студентов. Двенадцать студентов одновременно подняли правую руку и нажали одинаковые зеленые кнопки. Симметрия всего происходящего показалась Рою забавной, и он громко рассмеялся. Студенты нахмурились.

– Сегодняшнее занятие мы посвятим изучению эпохи Просвещения и влияния науки на литературу, – сказал он. – Три главных имени возникнут на нашем занятии, три человека, прорубивших дорогу науке, чтобы появилась она на самом переднем крае нашей жизни: Коперник, Галилей и Ньютон.

Он продолжал, читая лекцию как по писаному. За семь лет преподавания этот вводный материал прочно осел в его памяти. Каждый его шаг точно соответствовал ритму лекции; каждое движение служило контрапунктом для основных идей лекции. Он начал свой поход между рядами именно в тот момент, когда приступил к вводной части лекции о Галилее. Так он делал в прошлом году, и в позапрошлом, и еще пять лет до того. “Студенты наилучшим образом усвоят урок, если я скажу это именно в нужный, точно рассчитанный момент, находясь в данном месте аудитории”, – думал он, в то же время продолжая лекцию о том, как наука постепенно вытесняла авторитет церкви. Принципы обучения, которым должен следовать Рой, сводились к точности изложения, повторению и доказательности. Члены Регентского Совета были непреклонны в своем убеждении, что при обучении студентов должны использоваться точные и проверенные формулировки.

– Галилей осмелился оспорить авторитет церкви, отрицая ее доктрину о Земле как центре галактики и вселенной. – Рой произнес эти слова на одном дыхании, механически и без эмоций. – Поступая так, – продолжал он, – Галилей открыл дорогу другим, чтобы они сами выбирали себе авторитеты в вопросах веры, избавляя людей от жесткого давления церкви, требовавшей полного единомыслия.