Взгляни на дом свой, ангел - [216]

Настал вечер, по пустым улицам гулял тощий ветер. Хелен лежала перед камином в доме Хью Бартона. В руке у нее была баночка с хлороформовой мазью. Она мрачно смотрела на огонь, в сотый раз переживая смерть, горько плача и снова успокаиваясь.

— Когда я думаю об этом, я ненавижу ее. Я не смогу забыть. А вы слышали, что она говорит? Слышали? Она уже начинает притворяться, будто он ее очень любил. Но меня-то не обманешь! Я знаю! Он не хотел, чтобы она была рядом. Вы ведь это видели? Он все время звал меня. Только меня одну он и подпускал к себе. Вы это знаете? Знаете?

— Тебе всегда приходится быть козлом отпущения, — кисло сказал Хью Бартон. — Мне это начинает надоедать. Вот что довело тебя до такого состояния. Если они не оставят тебя в покое, я тебя увезу отсюда.

После этого он вернулся к своим схемам и проспектам, важно хмурясь над сигарой и царапая цифры на старом конверте огрызком карандаша.

Она его тоже вышколила, подумал Юджин.

Потом, услышав пронзительный посвист ветра, она снова заплакала.

— Бедняга Бен! — сказала она. — Как подумаю, что он сейчас там!

Она помолчала, глядя в огонь.

— Теперь все, — сказала она. — Пусть сами заботятся о себе. Мы с Хью имеем право на свою жизнь. Ты согласен?

— Да, — сказал Юджин. «Я всего лишь хор», — подумал он.

— Папа не умрет, — продолжала она, — я ухаживала за ним, как рабыня, шесть лет, а он еще переживет меня. Все ждали, что папа умрет, а умер Бен. Никогда не понимаешь, что случится. Теперь все.

В ее голосе была злобная досада. Они все чувствовали, какую мрачную шутку сыграла с ними Смерть, которая вышла из подполья, пока они подстерегали ее у окна.

— Папа не имеет права ждать от меня этого, — раздраженно крикнула она. — Он прожил свою жизнь. Он старик. Мы тоже имеем право на собственную жизнь, как и все другие. Господи боже! Неужели они не могут этого понять! Я вышла замуж за Хью Бартона! Я его жена!

«Да? — подумал Юджин. — Да?»

А Элиза сидела перед огнем в «Диксиленде», сложив руки, и переживала прекрасное прошлое, полное нежности и любви, которого никогда не было. И пока ветер завывал на унылой улице, а Элиза сплетала сотни сказок об этом утраченном темном духе, светлое и раненое нечто в Юджине извивалось в ужасе, вымаливая спасения из дома смерти. Никогда больше! Никогда! (говорило оно). Теперь ты один. Ты затерялся. Иди ищи себя, заблудившийся мальчик, там за горами.

Это маленькое, светлое и раненое вставало в сердце Юджина и говорило его губами.

О, но я не могу уйти сейчас, сказал ему Юджин. (Почему нет? — шепнуло оно.) Потому, что ее лицо такое белое, а лоб такой широкий и высокий, когда черные волосы зачесаны назад, и потому, что тогда, у его постели, она была похожа на маленькую девочку. Я не могу уйти теперь и оставить ее здесь одну. (Она одна, — сказало оно. — И ты один.) И когда она поджимает губы и смотрит перед собой так серьезно и задумчиво, она похожа на маленькую девочку. (Теперь ты один, — шепнуло оно. — Ты должен спастись, или ты умрешь.) Все это похоже на смерть: она кормила меня грудью, я спал в ее постели, она брала меня с собой в свои поездки. Все это теперь кончено, и каждый раз оно было похоже на смерть. (И на жизнь, — сказало оно ему. — Каждый раз умирая, ты рождаешься вновь. Ты умрешь сотни раз прежде чем станешь взрослым.) Я не могу! Не могу! Не теперь, позже, медленнее. (Нет. Теперь, — сказало оно.) Я боюсь. Мне некуда идти. (Ты должен найти место, сказало оно.) Я заблудился. (Ты должен сам найти дорогу, — сказало оно.) Я один. Где ты? (Ты должен найти меня, — сказало оно.)

Потом, пока светлое нечто извивалось в нем, Юджин услышал унылый посвист ветра в доме, который он должен был покинуть, и голос Элизы, вызывавшей из прошлого прекрасное и утраченное, которого никогда не было.

— …я и сказала: «Да что ты, милый! Тебе надо теплее одеться и хорошенько закутать шею, не то простудишься».

Юджин схватился за горло и бросился к двери.

— Э-эй! Куда ты? — спросила Элиза, быстро взглядывая на него.

— Мне надо уехать, — сказал он сдавленным голосом. — Мне надо уехать отсюда.

Тогда он увидел страх в ее глазах и серьезный тревожный детский взгляд. Он бросился к ней и схватил ее за руку. Она крепко обняла его и прижалась лицом к его руке.

— Не уезжай, — сказала она. — У тебя вся жизнь впереди. Побудь со мной день или два.

— Хорошо, мама, — сказал он, падая на колени. — Хорошо, мама. — Он отчаянно прижал ее к себе. — Хорошо, мама. Да благословит тебя бог, мама. Ничего, мама. Ничего.

Элиза горько плакала.

— Я старуха, — сказала она. — И одного за другим я теряю вас всех. Он умер, а я так и не узнала его. Сын, не покидай меня пока! Ты у меня остался один, ты был моим маленьким. Не уезжай! Не уезжай! — Она прижала белое лицо к его руке.

Уехать нетрудно (думал он). Но когда мы сможем забыть?

Был октябрь, и листья дрожали мелкой дрожью. Начинало смеркаться. Солнце зашло, западные хребты расплывались в холодной лиловой мгле, но западное небо еще пылало рваными оранжевыми языками. Был октябрь.

Юджин быстро шагал по крутым мощеным извивам Рэтледж-роуд. В воздухе пахло туманом и ужином; окна помутнели от тепла и влаги, духовито шипели сковородки. Раздавались далекие туманные голоса, пахло горящими листьями, огни расплывались в теплые желтые пятна.