Взгляд змия - [32]

– С богом, дядя.

– С богом, Лизан.

Во дворе шинка Криступас сплюнул на землю, собирался было что-то сказать, но взглянул на небо и промолчал.

Лизан говорил:

– Ты пригожая девонька. Я уже старик, но твой облик привлекает меня, как юнца. Не к добру это, когда девушка так притягивает мужчин. Она не будет счастлива сама и не сделает счастливым ни одного из них, но многие будут несчастны по ее вине, и многие захотят умереть.

Лизан говорил Пиме:

– Тебя суждена странная жизнь. Много горя я вижу в твоем будущем.

Пиме вспомнила, как Лизан говорил ей:

– Был бы я твоей матерью, исполосовал бы тебе личико. Это принесло бы тебе счастье.

Он уговаривал ее раздеться и показаться ему, ибо, даже будучи стариком, увидев ее, он сгорал от страсти. Но она, конечно, его не слушала, прося говорить о чем-нибудь другом.

И тогда он говорил ей:

– Положись на Бога. Настанут дни, когда ты усомнишься в Нем. Ты захочешь отвернуться от Всевышнего, думая, что он умер, как обычный человек, и его больше нет. Но, по правде говоря, Он один сможет помочь тебе вынести все тяготы и несчастья мира сего. Ты выйдешь замуж, но свадьба твоя будет свадьбой вод, потому что ты станешь такой несчастной, что тебя станут звать к себе воды.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивала Пиме.

Лизан только рассмеялся в ответ и сказал:

– Ева была первой в мире женщиной.

Он продолжал:

– Воды кликнут тебе, чтобы ты отринула все и шла к ним в объятия, чтобы нырнула в них и забыла все навеки. Смотри не отзывайся на их зов. Подумай в тот миг, что в воде ты превратишься в белую, мягкую, никому не нужную вещь. Думай, что Бог правит миром, придавая ему цель и направление. Для чего растет дерево? Чтобы вырасти, засохнуть и обратиться в прах? Нет, для того, чтобы вечно жил род деревьев. Для чего живет род деревьев? Для чего живет род зверей, и птиц, и рыб? Для чего живут люди и насекомые, если они рождаются и умирают? Зачем они рождаются, если потом умирают? Никто не может ответить на этот вопрос иначе, как что у мира есть цель. Тогда нам все станет ясно. Все живое и неживое, все, что ползает, лежит, плавает, летает, бегает или прыгает, – все для того, чтобы мир когда-нибудь достиг этой цели. Твоя жизнь, какова бы она ни была, тоже всего лишь маленькое звено в цепи жизней, стремящейся к Цели, соединяющей Начало и Конец. Быть может, Цель уже близко. А может, и нет. Быть может, завтра мы узрим конец света и начало света нового. А может, и нет. Думай об этом, и тебе не будет так тяжко.

Ты подумаешь: где он, Бог? Я его не вижу. Оглянись вокруг и ты увидишь движение. Подует ветер, нагибая куст жасмина, по небу пролетят облака, меняя свои обличья, низвергнутся водопадами стремительные речушки. Повсюду ты ощутишь бесконечное терпение. Тебе придется поучиться ему у шелковичного червя, грызущего древесину, у родника, пробившегося из-под земли, у птенца, столько времени сидящего в тесном душном яйце скрючившись. Ты не обязана думать о Боге. Надо просто смотреть на мир, широко открыв глаза, и верить в Него, потому что не верить в Него, видя такое разнообразие, невозможно.

Пиме зябла от этих слов, ей становилось грустно, но вместе с тем хотелось их слушать еще и еще, ибо, вылетев из уст живучего как сам черт старика, они не казались поучением, только искренней беседой. Казалось, Лизан открывает ей свою душу. Пиме склонялась к тому, чтобы ответить ему тем же.

И когда Лизан спрашивал, почему глаза ее порой туманит печаль, что она там видит такое не располагающее к радости, она отвечала:

– Меня гнетут земные заботы. Граф влюблен в меня. Я его боюсь. Он подстерегает меня везде. Хуже всего, что он подстерегает меня даже здесь, – она показала пальцем на грудь.

– Расскажи мне все, деточка. Я помогу тебе, сколько это будет в моих силах. Ты его любишь?

– Нет, – отвечала Пиме. – Я уже говорила, что заботы мои очень земные. Он расколол мою душу надвое. Он сулит мне вещи, которые мне никогда не сможет дать Криступас. Он грозит мне, если я откажусь. Но Криступас тоже может дать мне то, чего не сможет дать никто другой.

– Не люблю я Мейжисов, – говорил Лизан. – И хотел бы видеть их всех в гробу, без надежды воскреснуть. Но тебе бы лучше держаться Криступаса, потому что его дух пока еще здоров. У графа нет будущего. Ему не суждено жить долго, это видно по его глазам. Ему пришлась по сердцу маковая отрава. Он слишком любит то, что нельзя взять в руки, нельзя пощупать. Душа его раскололась на тысячи осколков, как разбитое зеркало, и ее уже не склеишь. Берегись его, он очень опасен, ибо вооружен неверием.

– Ты не можешь мне помочь, – сказала Пиме.

– Скажу тебе правду, деточка: да, я не могу тебе помочь, не могу сделать так, как ты хочешь. Но я могу дать тебе надежду. Иногда мне это удается.

– У меня остается надежда, что все завершится не так плохо, как мне думается.

– Ожидай худшего, и увидишь, что все не так плохо, как ты ожидала.

– Ах… Все смешалось у меня в голове. Пойдемте ужинать.

Лизан рассказывал Пиме о городах в Германии, которые постоянно подвергаются набегам крыс, те загрызают даже младенцев, лежащих в колыбелях, и не могущих пошевелиться старичков.