Взгляд василиска - [27]

8.

Петров, Русский каганат, 18–19 сентября 1991 года.

— А к стати, — сказал Давид, аккуратно салютуя бокалом с шампанским. — Я так и не понял, чем ты занимаешься?

Русский у Давида был такой, словно он никогда и никуда не уезжал. Даже легкое приволжское оканье, как случается у культурных, долго проживших в западных губерниях людей, осталось.

— Оно тебе надо? — Реутов взял со стола свой бокал и, возвратив другу салют, прикоснулся губами к краю. Шампанского он терпеть не мог, но не заказывать же себе водку? — Это, Дэвик, скучные материи. Может, ну их?

— Так уж, и скучные? — Давид снова перешел на английский и чуть усмехнулся, показывая Вадиму, что хоть и хочется ему поболтать на «ридной мове», но и перед женой неудобно. — Тебе же это интересно, не так ли? Мне кажется, ученые, как и художники, делают только то, что им интересно. Я ошибаюсь?

— Ошибаешься, конечно, — усмехнулся Вадим и не удержался, скосил-таки взгляд на Полину.

То, что она красивая девушка, Реутов знал и так. Он, собственно, и обратил на нее внимание — а случилось это еще на той памятной лекции — потому, что Полина понравилась ему внешне. Тогда, в марте, даже в сером, грубой вязки свитере и длинной, чуть не до щиколоток, тяжелой темной юбке она была чудо как хороша. Но то, что Полина может выглядеть так, как она выглядела сегодня, сейчас, Вадиму даже в голову не приходило. Волосы у нее были короткие, и обычно она просто зачесывала их назад. Но сегодня вечером Полина сделала что-то такое, отчего они как будто дыбом встали. Нет, скорее, возникало впечатление будто Полина только что из постели выскочила, а расчесать растрепанные, «со сна», волосы забыла или просто не успела. Однако эффект от этой «артистической небрежности», помноженной на очень необычный цвет ее волос, золотистых с каким-то едва уловимым проблеском меди — не столько видимым, сколько угадываемым — получился совершенно невероятным. Но ко всему этому были ведь еще и тяжелые золотые серьги с золотисто-желтыми крупными камнями — «Топазы?» — замечательно гармонировавшие с цветом ее волос и глаз, таких же золотисто-желтых, и казалось, излучавших янтарный — медовый — свет сами собой.

Все это Реутов увидел сразу, едва только она появилась из толпы, медленно текущей по Невской перспективе в сторону Новгородского вокзала. Просто, как если бы, солнечный луч вдруг прорвался сквозь плотный полог туч, накрывших город еще с утра. Высокая, стройная, в светлом длинном плаще с поднятым воротником… У Реутова даже дух захватило, причем не столько от того, какая она была, сколько оттого, что такая девушка… Что? Именно в этот момент он и подумал вдруг о том, что же дальше? Однако додумать эту мысль до конца, к счастью, не успел, потому что Полина уже подошла, улыбнулась благодарно, принимая букет роз, и, сразу же забыв о своих сомнениях, Вадим полностью переключился на нее и на совершенно упущенное им днем обстоятельство, о котором он ей тогда сообщить просто забыл. Однако у нее не только внешность была замечательная. Она еще и умная была. Умная и нормальная. Наверное, можно сказать и так. И поэтому, вероятно, и известие, что они идут ужинать не одни, а с приехавшим в Петров из-за границы другом детства Реутова, Полина восприняла совершенно спокойно. А когда узнала, что и Давид Казареев будет в ресторане не один, а с женой, кажется, даже обрадовалась. Такая реакция успокоила и Вадима, уже начавшего было по этому поводу — «Теперь и по этому…» — волноваться. И он даже «расслабился», болтая с Полиной по дороге в ресторан «ни о чем и обо всем» и чувствуя себя при этом удивительно хорошо. А в гардеробе ресторана, когда Полина сняла покрытый капельками мелкого дождя плащ, выяснилось, что удивила она его не только своей прической. На ней оказалось «простое» черное платье, закрытое, но зато очень эффектно подчеркивающее все, так сказать, особенности ее фигуры, оставляя открытыми только плечи и шею, по контрасту казавшиеся снежно-белыми. Реутов уловил, разумеется, что простота эта нарочитая, специальная и, по-видимому, не дешевая, и даже удивился, потому что за всеми своими душевными терзаниями как-то совершенно не удосужился выяснить личные обстоятельства Полины. Оказалось, что он о ней, в принципе, ничего определенного не знает. Ни того, где и с кем она живет, ни того, каково ее материальное положение. Получает ли она, скажем, стипендию или где-то работает, или, может быть, ей помогают родители? Но и о ее семье Реутов ничего не знал.

— Ошибаешься, конечно, — усмехнулся Вадим, отвечая на вопрос Давида. — У нас, как и в любом другом деле, и своей рутины хватает, и обязательная программа имеется. — Он отставил наконец свой бокал и, спросив взглядом разрешения у дам, закурил. — Я, например, учительствовать люблю. По ощущениям то же самое, что на театре выступать. Серьезно. И с точки зрения физиологии, вот Полина не даст соврать, одна и та же реакция организма. Эндоморфины, адреналин, то да се… И по сути, то же лицедейство, — он вспомнил ту свою лекцию и то, как, натолкнувшись в какой-то момент взглядом на Полину как минимум полчаса одной ей, по сути, и рассказывал об амплитудах и длительностях активации и о способах триангуляции источников возбуждения. — Но многие этого терпеть не могут, хотя и от преподавания отказаться нельзя. А что касается исследований, то и они разные бывают. Иногда интересные, иногда — нет.