Взгляд с нехоженой тропы - [61]
— Я припоминаю еще вот что, — сказал командир звездолета «Луч», — но вряд ли вас заинтересуют такие мелочи, то есть вряд ли они смогут вам помочь.
— Я вас внимательно слушаю.
— Он был неравнодушен к политике. Я хочу сказать, что его серьезно тревожила ситуация, сложившаяся в то время на Земле. Тогда и в самом деле могло показаться, что дело может кончиться мировой катастрофой. Он, пожалуй, слишком болезненно воспринимал все это и, пожалуй, был даже склонен думать, что это естественный конец всех цивилизаций.
И еще, но это уже вовсе для вас пустяк. Нечто из области хобби. Он порой писал небольшие рассказы. Иногда их показывал.
— Давал прослушать?
— Нет. В этих случаях он не пользовался диктофоном. Я же говорю: это нечто из области хобби. Он обязательно записывал их на листах бумаги. Я думаю, уже само это доставляло ему своеобразное удовольствие…
— Мне больше нечего вам сообщить, — после паузы добавил МАК.
Я поблагодарил его от себя и от имени Центра по исследованию космического пространства.
В каюте Четыреста пятьдесят третьего был все тот же характерный для астронавтов педантичный порядок, что и на всем корабле. Его личные вещи в специально предназначенном для них магнитном шкафу были уложены с тщательностью. Я без труда нашел несколько исписанных листков бумаги, придавленных к полке тонкой магнитной пластинкой. Это был один из тех рассказов, о которых только что говорил командир «Луча-8». Он назывался «Возвращение». Я приведу его полностью.
«Этот дом пострадал лишь от времени: когда-то окрашенное в голубой цвет, кровельное железо стало рыжим и местами проржавело, облупилась краска на оконных рамах и входной двери — у них был какой-то ненадежный, трухлявый вид; стены, сложенные из желтого кирпича, посерели.
Он немного постоял в оцепенении, потом толкнул рукой трухлявую калитку. Калитка сорвалась с проржавевших петель и медленно повалилась, сдерживаемая упругими травами.
МАК наступил на калитку; доски рассыпались прахом. Он двинулся к щербатому бетонному крыльцу, путаясь в травах ногами. Он зачем-то сосчитал ступеньки: их было четыре. Взялся за ручку двери и осторожно открыл дверь. Конечно, она не была заперта.
После яркого солнца и буйства зелени ему показалось, что он шагнул в склеп. МАК опасливо шел по ненадежному полу, вдыхая запахи пыли и плесени. В коридор выходили две двери. Обе они были раскрыты.
Он мельком, и как на что-то само собой разумеющееся, взглянул на истлевшие занавеси с поблекшими красками, затем заглянул в первую дверь.
Там была кухня. На пыльных полках стояла пыльная посуда. Она стояла на пыльном столе и на пыльной газовой плите. Такое впечатление, что перед тем здесь готовили много пищи.
Он заглянул во вторую дверь и убедился, что не ошибся: там стоял стол, когда-то сервированный на восемь персон. Это была гостиная.
„Странная планировка“, — зачем-то подумал МАК.
Гостиная была просторней. Сквозь зелень перед окнами и ветхие занавеси проникало мало света. Здесь сильнее, чем в кухне и коридоре, пахло прелью.
МАК подошел к окну и коснулся занавеси. Она осыпалась трухой, давая дорогу солнцу. И тут МАК разглядел то, что стояло в углу: это была давно осыпавшаяся, вся в толстом слое пушистой пыли елка. Новогодняя елка. МАК подул на самый большой шар и отпрянул, сморщившись от пыли. Шар слабо заблестел. Тогда, сам не зная зачем, МАК достал из кармана комбинезона чистый платок и стал с осторожностью, держа их на весу, вытирать елочные игрушки. Одна за другой они становились блестящими после его бережных рук, но этот блеск вдруг показался ему страшным; он попятился от скелета елки и пятился, пока не ударился спиною о стену. Тогда, чувствуя все усиливающийся, не контролируемый разумом ужас, он бросился вон из этой комнаты, дома, поселка к солнцу, деревьям и травам. Он упал в коридоре — провалилась трухлявая доска пола — и вскрикнул. Он вскочил так быстро, словно от этого зависела его жизнь, и вновь побежал. Он оглядывался на бегу, хотя его некому было преследовать. Он слышал свое резкое дыхание и громкий стук сердца. Он бежал все расстояние до планетолета и немного успокоился только за его бронированными стенками. Но и там он не мог избавиться от страха: страха всего и неуверенности во всем, вселившемся в него в мертвых городах предыдущих дней и в этом сегодняшнем поселке. Он думал, что скоро и они превратятся в прах, как давно превратились жившие в них люди, как высохло вино в открытых бутылках за сервированными столами.
На секунду он пожалел, что ни в одном из домов не смахнул пыль с календаря, чтобы узнать, когда это случилось. Потом съежился в кресле, чувствуя ни с чем не сравнимое одиночество. Не сравнимое даже с одиночеством полетов к звездам…»
Я отложил последний исписанный листок в сторону. Мне все было ясно. Оставалось только запросить у ЦИКП расшифрованные уже записи показаний приборов «Вольта-20» и анализ крови МАКа 453А.
Ждать пришлось недолго. Через полчаса, все там же, в рубке связи, я записывал на диктофон отчет. Привожу его с сокращениями:
«…В МАКе жил тщательно скрываемый страх того, что неустойчивое военное равновесие, которое сложилось в мире к моменту его старта, закончится мировой катастрофой, самоуничтожением цивилизации.
