Взгляд - [3]

– Я всегда знала, что должна стать королевой, женой короля-воина. Так решил мой дядя-король. Когда он это решил, мне исполнилось три года, и какая судьба предназначалась мне до этого, я попросту не помню.

Я не знаю своего настоящего отца. Мою мать, младшую сестру короля, повенчали с анемичным соседним принцем, когда она уже была беременна мной. От меня, конечно, скрывали всю эту историю, но во дворце всегда много сплетен, которые можно подслушать и сопоставить между собой. Говорили, что возлюбленным матери был смуглокожий кухонный раб – сильный как вол и глупый как перепелка. Я не хотела этому верить.

Мой дядя пытался спрятать меня. От сплетен? От дворцовой жизни? От матери и ее мужа? Не знаю. Он никогда не разговаривал со мной, а при встречах смотрел куда-то поверх моей головы. Но по его указу до десяти лет я жила в замке Фъёберрен. Ты знаешь его? Нет? Когда подрастешь, обязательно посети – это прелюбопытнейшее место. Фъёберрен расположен в двух днях пути к северу от Холлеварда и стоит на высокой скале. Скала выдается в море, и стены ее не просто отвесны, а местами даже имеют отрицательный угол наклона. Почему ты смеешься? Не смейся – меня, как и тебя, учили геометрии и еще много чему… Принцессы вовсе не обязаны быть сентиментальными дурочками. Не знаю, почему сказки простолюдинов изображают их именно такими…

Мой воспитатель, Стерх, старый воин, весь покрытый шрамами, много раз рассказывал мне, с какими трудностями и потерями был построен Фъёберрен. Он говорил о том, как один за другим сорвались в пропасть и погибли семеро каменщиков, и среди строителей прошел слух, что замок проклят, и все они разбежались, а мой прадед купил на невольничьем рынке огромных чернокожих людей с разрисованной кожей и синими кольцами в плоских носах. Эти люди достроили замок, но, хотя они и не верили в наших пещерных троллей, они все равно умерли, только сначала долго кашляли и чахли, и Стерх еще помнил, как последний из них, похожий на огромную высохшую тень, с гортанным криком бросился со скалы в море в тот самый миг, когда краешек солнца показался над горизонтом. Стерх говорил мне, что черные люди поклонялись Солнцу, и этот последний из оставшихся в последний миг своей жизни просил своего бога перенести его душу в вечно зеленый и теплый сад, где из золотых стен бьют жемчужные фонтаны и взрослый человек может спать, подложив под себя всего один лист и прикрывшись другим листом с диковинных деревьев.

Я любила Стерха, верила каждому его слову и живо представляла себе все, о чем он рассказывал мне. Он носил шерстяную вязанную рубашку и кожаный жилет и, кажется, никогда не снимал их. Он таскал меня на спине, качал на ноге и сажал к себе на плечи и на колени. От него всегда пахло потом, и я привыкла к этому запаху, и считала его естественным запахом мужчины, а когда попала во дворец, где от мужчин пахло духами и туалетной водой, это казалось мне ужасно противным и неприличным. Если они дотрагивались до меня (а как раз в это время меня начали обучать танцам), я с трудом сдерживала тошноту. Когда становилось совсем невмоготу, я убегала в конюшню и там нюхала седла и прочую лошадиную амуницию. Исходившая от них вонь напоминала мне о Стерхе. Сами лошади никогда не интересовали меня – я их боялась.

Я говорила тебе, что верила каждому слову Стерха, и в то же время была совершенно уверена, что замок построили горные гномы. В красных курточках, тяжелых кожаных башмаках, с бегающими жадными глазками – я словно наяву видела, как они деловито прилаживают камень на камне, обтесывают края, сооружают подъемный механизм для ворот, выдалбливают в скале тайную комнату для подземной сокровищницы…

А иногда мне казалось, что старший гном с большой белой бородой, заткнутой за пояс, взмахнул ореховой палочкой и вслед за этим содрогнулись скалы, и замок медленно и жутко, повинуясь какой-то древней земляной силе, начал сам собой расти из скалы… Сначала стены, потом низкие угловые башенки, потом высокий домен. И вот в узких окнах-бойницах, не освещая, а только подчеркивая штормовые сумерки осеннего моря, сам по себе зажегся красноватый гномий огонь…

Не знаю, как это получалось, но я верила всему этому одновременно, и одно совершенно не мешало другому. Так, наверное, бывает только в детстве, – когда мир, как осенние туманы в горах, состоит из многих слоев, и каждый из них несет в себе целую картину. Потом человек выбирает лишь одну из них, а остальные остаются лишь в мечтах и сказках. Мне жаль, что это происходит, но иначе, наверное, нельзя было бы жить…

Я смутно помню и свою мать, и человека, который официально считался моим отцом. Трудно в это поверить, но уже тогда, будучи почти младенцем, я презирала их обоих, и именно это чувство презрения наиболее отчетливо сохранилось в моей памяти.

В покоях матери и в покоях отца всегда стоял полумрак, тяжелые пыльные шторы закрывали окна. Пахло какими-то травами, мазями, горшком и еще чем-то нечистым и нездоровым. Все говорили тихими, тусклыми, полупридушенными голосами. И еще помню, что лицо матери всегда блестело в свете немногочисленных свечей. Почему? То ли ее мучила лихорадка и это была испарина, то ли она мазалась каким-то кремом – не знаю, но это исхудавшее, масляно блестевшее лицо, жидкие бесцветные волосы на огромной подушке, похожие на жирную паутину… Б-р-р! Извини, мне даже сейчас трудно об этом вспоминать. Короче – я не любила мать, и когда она, наконец, умерла, я не испытала ничего, кроме облегчения. Но все явно ждали от меня чего-то другого и я, спрятавшись за портьерой, изо всех сил терла кулаками глаза, чтобы они казались покрасневшими и опухшими от слез.