Взгляд из угла - [42]

Кто я такой, чтобы пересказывать философию, чью бы то ни было? Да и мало кто может. Мы не приучены думать об отвлеченных предметах - оттого и считаем их отвлеченными, эти предметы: такие, допустим, как личная участь каждого из нас в вечности. Для метафизики, как все равно для секса, в русском языке даже нет обыкновенных слов: какие-то газообразные (а в другом случае - наоборот, сверхплотные). Попросту сказать, не нужна она нам, - хотя в сущности это значит, что мы сами себе не нужны.

Бердяев и написал еще в 1909-м:

"С русской интеллигенцией в силу исторического ее положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине. А философия есть школа любви к истине, прежде всего к истине".

Если считать последнюю фразу автобиографичной, то про школу - неточно. Просьба также не путать любовь к истине с тягой к знанию. Это скорей предчувствие, что чего-то самого главного не узнать никогда, - и, значит, это главное - существует.

Но раз уж оно существует - не думать о нем невозможно.

А думать о том, чего знать не дано, нельзя иначе как сквозь мнимость, ограниченность и условность всего, что знаешь; усилием погружения в собственный ум на максимальную глубину; при этом предчувствие - истины - то есть поражения - то есть победы - становится все сильней, волнуя необыкновенно.

"Однажды, на пороге отрочества и юности, я был потрясен мыслью: пусть я не знаю смысла жизни, но искание смысла уже дает смысл жизни, и я посвящу свою жизнь этому исканию смысла. Это был настоящий внутренний переворот, изменивший всю мою жизнь".

Странный был мальчик. Играл в куклы и читал Шопенгауэра. Любимую куклу - в офицерском мундире - звал Андреем Болконским, соответственно и обходился: как с абсолютно реальным (в отличие от товарищей по кадетскому корпусу) существом. Кузине в альбом вписывал цитаты из Гегелевой "Феноменологии духа".

И на всю жизнь остался таким, как будто Толстой и Достоевский его сочинили, - самым симпатичным персонажем русской жизни - вечным Подростком. Это, если помните, такое состояние, когда теория терзает, как тревога; когда "за разговором или спором по какому-нибудь вопросу я склонен видеть решение судеб вселенной и моей собственной судьбы". Когда основной внутренний конфликт - между свободой и жалостью.

"Ничего нельзя любить, кроме вечности, и нельзя любить никакой любовью, кроме вечной любви". "Я не делаю себе никаких иллюзий о действительности, но считаю действительность в значительной степени иллюзорной". "Жизнь эротическая, за вычетом отдельных мгновений, - самая печальная сторона человеческой жизни". "Бог никакой власти не имеет, Он имеет меньше власти, чем полицейский... Потому что на Него не может быть перенесено такое низменное начало, как власть".

Так изо дня в день он записывал скороговорку своего ума. Признавался, что внутренний голос ему диктует.

"Но вместе с тем я сознавал трагическую неудачу всякого действия вовне. Меня ничто не удовлетворяет, не удовлетворяет никакая написанная мной книга, никакое сказанное мной вовне слово. У меня была неодолимая потребность осуществить свое призвание в мире, писать, отпечатлевать свою мысль в мире. Если бы я постоянно не реализовал себя в писании, то, вероятно, у меня произошел бы разрыв кровеносных сосудов..."

Как знать? Может, и на родине прочтут.

29/3/2004 Военно-идиотическое

Суд определил: родители погибшего находятся в состоянии сильного эмоционального стресса и поэтому необъективны.

То ли отложили заседание комитета Госдумы по обороне, то ли засекретили. А всего верней - втихаря переменили повестку. Чтобы, значит, мертвый мальчик не пришел. В противогазе, наполненном рвотной массой.

Бочанов Александр, 16 лет, одиннадцатиклассник. Преждевременно закончивший курс молодого бойца 5 сентября прошлого года.

Он сдал в тот день кучу всяких нормативов и зачетов. Пробежал трехкилометровый кросс. Преодолел полосу препятствий. Вроде все выдержал.

Но после ужина подполковнику из военкомата Завадскому пришла в голову идея: еще один кросс, уже на десять километров, последние два в противогазах. Контролирую лично - из кабины грузовика, следующего за колонной. Сачкам не поздоровится.

Потому что жизнь не должна казаться медом. Потому что тяжело в учении - легко в бою. И все такое.

Восемь километров Бочанов осилил. Скомандовали натянуть противогазы. Он натянул. И ему стало дурно.

Как-то слишком отчетливо все это себе представляешь. Ночную дорогу и шаткую фигурку в свете фар. И как ползет за ней грузовик, подталкивая бампером: вперед! вперед! не отставать!

Будучи советским, я еще и понимаю (для иностранца-то это сюр) - нет, не подполковника - мальчика: отчего не сорвал резиновый намордник, не прыгнул с дороги в осеннюю траву. Еще легче понимаю, почему никто из взрослых в кузове грузовика (были там какие-то) - никто не сообразил или не посмел ему крикнуть, чтобы снял противогаз.

А когда Бочанов упал, было уже поздно.

И вот на этой неделе суд - Сургутский военный - оправдал подполковника Завадского вчистую.