Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса - [103]

В то же время другая деятельная сила — взаимная помощь — до сих пор оставалась совершенно забытой; писатели настоящего и прошлых поколений просто отрицали ее или подсмеивались над ней. Дарвин, уже полвека тому назад, вкратце указал на значение взаимной помощи для сохранения и прогрессивного развития животных. Но кто же с тех пор разработал его мысль? Ее просто постарались забыть. Вследствие этого необходимо было, прежде всего, установить ту огромную роль, которую взаимопомощь играет в развитии как животного мира, так и человеческих обществ. Лишь после того, как это его значение будет вполне признано, возможно будет сравнивать влияние той и другой силы: общественной и личной.

Произвести, более или менее статистическим методом, хотя бы грубую оценку их относительного значения, очевидно, невозможно. Одна какая-нибудь война — как все мы знаем — может, непосредственно или своими последствиями, принести больше зла, чем сотни лет беспрепятственного воздействия принципа взаимной помощи могут произвести добра. Но когда мы видим, что в животном мире прогрессивное развитие и взаимная помощь идут рука об руку, а внутренняя борьба в пределах вида, напротив того, сопровождается «ретрогрессивным развитием», т. е. упадком вида; когда мы замечаем, что у человека даже успех в борьбе и в войне пропорционален развитию взаимной помощи в каждой из двух борющихся сторон, будут ли то нации, города, племена или только партии, и что в процессе эволюции сама война (поскольку она может содействовать в этом направлении) подчиняется конечным целям прогресса взаимной помощи в пределах нации, города или племени, — сделавши эти наблюдения, мы уже получаем представление о преобладающем влиянии фактора взаимной помощи, как двигателя прогресса.

Но мы видим также, что практика взаимной помощи и ее последовательное развитие создали самые условия общественной жизни, без которых человек никогда не смог бы развить свои ремесла и искусства, свою науку, свой разум, свое творчество; и мы видим, что периоды, когда нравы и обычаи, имевшие целью взаимную помощь, достигали своего высшего развития, всегда были периодами величайшего прогресса в области искусств, промышленности и науки. Действительно, изучение внутренней жизни городов Древней Греции, а потом средневековых городов обнаруживает тот факт, что именно сочетание взаимной помощи, как она практиковалась в пределах гильдии, с общиной или греческим родом, — с широким почином, предоставленным личности и группе в силу федеративного начала, — именно это сочетание дало человечеству два величайших периода его истории — период городов Древней Греции и период средневековых городов; тогда как разрушение учреждений и нравов взаимной помощи, совершавшееся в течение последовавших затем государственных периодов истории, соответствует в обоих случаях временам быстрого упадка.

Нам, вероятно, возразят, однако, указывая на внезапный промышленный прогресс, который совершился в девятнадцатом веке, и обыкновенно приписывается торжеству принципов индивидуализма и конкуренции. Между тем этот прогресс, вне всякого сомнения, имеет несравненно более глубокое происхождение. После того как были сделаны великие открытия пятнадцатого века, в особенности открытие давления атмосферы, поддержанное целым рядом других успехов в области физики — а эти открытия были сделаны в средневековых городах — после этих открытий изобретение парового двигателя и вся та промышленная революция, которая была вызвана применением новой силы — пара, были необходимым последствием. Если бы средневековые города дожили до развития начатых ими открытий, т. е. до практического применения нового двигателя, то нравственные, общественные последствия революции, вызванной применением пара, могли бы принять и, вероятно, приняли бы иной характер; но та же самая революция в области техники производств и науки и тогда была бы неизбежна. Остается даже открытым вопрос, не было ли замедлено появление паровой машины, а также последовавший затем переворот в области искусств, тем общим упадком ремесел, который последовал за разрушением свободных городов и был особенно заметен в первой половине восемнадцатого века?

Рассматривая поразительную быстроту промышленного прогресса в период с двенадцатого до пятнадцатого столетия, — в ткацком деле, в обработке металлов, в архитектуре, в мореплавании, — и размышляя над научными открытиями, к которым этот промышленный прогресс привел в конце пятнадцатого века, — мы вправе задаться вопросом: не запоздало ли человечество в использовании всех этих научных завоеваний, когда в Европе начался общий упадок в области искусств и промышленности, вслед за падением средневековой цивилизации? Конечно, исчезновение артистов-ремесленников, каких произвели Флоренция, Нюрнберг и многие другие города, упадок крупных городов и прекращение сношений между ними не могли благоприятствовать промышленной революции. Действительно, нам известно, например, что Джемс Уатт, изобретатель современной паровой машины, потратил около двадцати лет своей жизни, чтобы сделать свое изобретение практически осуществимым, так как он не мог найти в восемнадцатом веке таких помощников, каких он с легкостью бы нашел в средневековой Флоренции, Нюрнберге или Брюгге, т. е. ремесленников способных воплотить его изобретения в металле и придать им ту артистическую законченность и точность, которые необходимы для точно работающей паровой машины.