Вызывной канал - [54]
— Не второй. Какой Ревизор остойчивость элементарно посчитать не может? Какому-нибудь капитану лоцбота это может и простительно, но портофлот мы уже вычеркнули.
— Не старпом. Что с покраской, что с продуктами… Так что не Чиф. Хотя почему? Год на "девяносто третьем". Капитана даже подсидеть умудрился.
— Не вояка. Этих за версту слышно."Двадцать четвёртый, доложите первому на полста втором: четырнадцать больших мой маленький работу у буки двадцать седьмого исполнил, работу — исполнил. Выдайте квитанцию." А этот даже с пацаном-пограничником по УКВ так говорит, будто переспать его по телефону уговаривает, а не на якорную стоянку запустить. Тоже мне — лейтенант запаса.
— Не речник. Поверь мне на слово.
— А кто ж остался? Не яхтсмен же он? Год ведь откатался с нами. Или мы своего от вербованного не отличим? — усомнился Дед.
— Матросом на агловозах был когда-то. Это точно. Не знал я, что они своих кэпов Дядями дразнят. И "Горняк" — есть в Камыш-Буруне кабак такой. Хотя я не удивлюсь, если он и агловозы, как штаны, — от старшего брата донашивает. Ему не на мосту, ему ж на подмостках лицедейсвовать надо. Гибнет талантище.
— Да, сплошная драмкомедия, — Дед замечает.
— Да и сам чувствую, что помполитский маразм какой-то всё. "Меня терзают смутные сомнения. У Шпака — магнитофон. У посла — медальон." Ничего ж руками не пощупать. А в дипломе отметок "за сало" не делают.
— Слушай, так он к тебе тоже с дипломом подбивал клинья? — перебил Дед Витька.
— Я ему, проходимцу, сделал ксерокопию диплома высшей мореходки, — признался Дед.
— За сорок долларов, — признался Дед ещё больше.
— Только воспользоваться он им не сможет, — окончательно саморазоблачился Дед.
— Там номер — механической специальности. Ты уж его лучше не расстраивай пока.
Шоб ты жила, Одесса! И пусть забьют шампанским все усохшие фонтаны на Молдаванке.
— Слушай, значит ни одного судоводителя на борту, а мы прём, как тот паровоз вперёд летит? А я давно говорил, что "рогатые" на фиг не нужны. Только машину реверсами гробить на швартовках.
— И ты желудкам нашим пока ничего не говори. У самого в голове ещё не улеглось. Хлопцы все не вербованные, сразу по приходу в Херсон в дурку сдадут. Решат, что пару шиферных гвоздей в крышу мне никак не помешает. С деньгами — куда проще. Их пощупать можно. Особенно, если за руку в своём кармане поймал.
— Мюллер, и Вы, зная что Штирлиц — русский шпион, до сих пор его не арестовали?
— Всё равно выкрутится, — только и оставалось ответить мне, когда до Деда дошло по-настоящему.
— Какой Херсон? У нас же тонны топлива как не хватало, так и нет её. Я ж думал, этот соображает чего-нибудь. На буровых, или у буксиров очаковских…
— Вот, теперь и ты догнал. Соображать теперь — наша обязанность. И пошли в каюту к нему. Напрямую. Да не спал он. Вы бы спали?
Да, погибал талантище! Актёр Больших и Малых Императорских театров. Мне секунд двадцать даже жалко его было. Готовился, видно, хорошо текст зубрил.
— Я долго думал, — говорит.
— Пишу письмо Борису. Всё как есть. Бес с деньгами этими попутал. Всё на прибыль надеялся. Тряпьё своё собираю, и ухожу в Херсоне. Пусть Борис другого капитана вам присылает. Того же Горбатова, пьянь вашу любимую, — не впервой ему в одних джинсиках и в футболочке, мол.
И знаю уже, что всё сказанное в обратный курс, на 180 градусов, перевернуть надо, и такого он Борису напишет, и такого потом наплетёт, куда там Штрилицу, знаю ведь, а уши развесил, так благородно и сдержанно реплики все он из себя выдавил.
Но двадцать секунд прошло.
Тут я буром на него и попёр. А что, расшаркиваться прикажете?
С деньгами пока ясно. То-есть, ничего не ясно. Но это — к Скользкому. Этот объяснит. Мы тут о другом посовещались, и всё про тебя как "судно'водителя" нам, действительно, понятнее стало. В сейфе чукотском дипломчик штурмана дальнего плавания оставил? А может — в холодильнике? Сало в холодильнике обычно держат.
Что с топливом делать, капитан ты наш пятнадцатилетний, собираешься? Мы только в Феодосии взять и могли. А идём почему-то к Сарычу. И не надо хоть сейчас волну гнать. Деньги у тебя, банкир ты наш швейцарский, уже в море конфисковали. Ты в прошлом рейсе шестьдесят долларов на нефтебазу, наверное, тоже так же в "накладные расходы" списал? Дед на ночь договорился с буксиром насчёт левого соляра, а мы опять отходили, будто за нами взвод автоматчиков гонится.
Смотрю — нет больше благородного и раскаявшегося героя-любовника передо мной. Текст забыл. Или не было такого в роли?
Физиономию — аж судорогой свело. Перекосило — клыки видать. Зверь зверем. Из под бровей меня буравит, дырку во лбу прожечь хочет. Да, от ночных прогулок по верхней палубе лучше было мне воздержаться. Лучше было мне не проверять, чтит ли он шестую заповедь столь же набожно, как все последующие. А то скажут потом: за борт Пашку смыло. Или даже — сам сдуру прыгнул. Бывает.
— Да, недооценивал я тебя, — рычит.
Хорошо, не тет на тет на рандеву это я явился. С секундантом. Хоть он Деда и не замечал уже:
— И всё ж — дурак ты. Подошёл бы тихо-мирно, поговорили бы, забрал бы свои деньги, с процентами даже, и сошёл в Херсоне. А так ведь даже вложенного в ремонт не вернул. А может ещё и сработались бы? Чего не бывает? Ты, я вижу, не только по-английски натаскался. И радист великий, и капитану через плечо в карту заглядываешь. Замполитом при Советах не был?
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».