Вызываем огонь на себя - [4]

— Вот вам, девчонки, мой приказ! Женю от этой проныры Таськи очень трудно скрыть. Надо вам теперь обеим следить за этим несмышленышем, не оставлять одну с другими детьми, не дать ей проболтаться.

Женя стала топить печку, а Аня, достав из-за лифчика «малютку» (так назывались листовки, выпускавшиеся Смоленским обкомом партии для оккупированных районов), читала «Вести с любимой родины».

Время от времени она громко переговаривалась с матерью — ведь соседка должна была думать, что это Аня топит печь.

…Женя (настоящее ее имя было Аня Пшестеленец), восемнадцатилетняя студентка-медичка, пришла в Сещу прошлой осенью с попутчицей, бывшей продавщицей Верой (Аней Молочниковой), из смоленского гетто, откуда девушкам чудом удалось вырваться.

Беженки скрывали свои настоящие имена, выдавали себя за русских. Аня Морозова поселила незнакомых в боковушке, рядом со своей комнатой.

Женя и Вера тоже устроились на работу — сначала прачками, затем судомойками на кухне в столовой немецких летчиков.

Эти три Ани были не простыми судомойками, не простыми прачками. «Все, что узнаете о немцах, — сказала девушкам Аня Морозова, — рассказывайте мне». Немецкая кухня располагалась в самом центре авиабазы, рядом с главными штабами, недалеко от аэродрома. Там многое можно было узнать, услышать, увидеть. Добытые в военном городке и на аэродроме сведения Аня кому-то передавала, кому — ни Женя, ни Вера не знали.

Женя, девушка горячая, порывистая, как-то вступила в политический спор с переводчиком начальника СД авиабазы Отто Геллером. При этом она неосторожно заговорила, вспылив, на немецком языке.

Поведение девушки да и ее акцент заставили фашиста Геллера призадуматься.

Распознать еврея или еврейку обязан был каждый правоверный немец. Он долго приглядывался. Да, строение уха вполне еврейское!.. Он сообщил о своих подозрениях и выводах в СД.

Женю спас от гибели работавший в аэродромной комендатуре чех, по имени Венделин Робличка. «Утром, — как-то в декабре с глазу на глаз сказал ей этот чех, — Геллер видел подписанный оберштурмфюрером Вернером приказ о вашем аресте! Уходите немедленно!»

Женя стала скрываться у Морозовых, в боковушке Веры Молочниковой. Целыми днями сидела она взаперти, не смея шевельнуться, не смея кашлянуть. Когда к Морозовым кто-либо приходил, она пряталась под кроватью. Почти полгода говорила она с людьми редко, да и то только шепотом. Полгода в доме рядом с гестапо, в комнате рядом с комнатой полицейского…

Все соседи, кроме Морозовых, думали, что в боковушке живет одна только беженка Вера, подруга скрывшейся неизвестно куда Жени. Прошел слух, что Женю давно расстреляли немцы.

Вера весь день, раздевшись, в одной нижней рубашке, стирала белье в своей каморке, заперев дверь. Если к ней стучался кто-либо из соседей, она говорила:

— Минутку! Сейчас открою, я совсем раздета. Фу, как жарко!..

И, подождав, пока Женя спрячется под койку, разматывала завязку на дверном крючке.

Одно время к Вере зачастил с подозрительными визитами переводчик Отто Геллер из комендатуры, как бы между прочим выпытывал, где Женя, интересовался строением Вериных ушей и то предлагал помочь скрывшейся Жене, то сулил мешок муки за ее выдачу.

Как-то поздно вечером Геллер, сидя на Вериной кровати, уронил свой серебряный портсигар с дворянским гербом. Он уже нагнулся было, чтобы поднять его. Женя лежала ни жива ни мертва. Портсигар подхватила с пола Вера, подала фашисту.

— Скажите, Отто Августович! А что это за герб на портсигаре? Неужто ваш?

— А как же! — важно ответил Геллер, изрядный болтун. — Мой фамильный герб. Моему истинно немецкому роду русский царь пожаловал потомственное дворянство. Евреи и комиссары у меня все в России отняли — за то и ненавижу их. Мы состояли в родстве с Бенкендорфом. Слышали, разумеется, эту фамилию?

— В школе проходили! — ответила Вера.

В другой раз, когда зашел Геллер, Женя кашлянула под кроватью, и тогда Вера тоже стала громко кашлять и греметь ведрами…

— Ой, Анечка! Верочка! — плача, жаловалась Женя после ухода Геллера. — Ей-богу, за эти полгода, что вы прячете меня, я постарела на сто лет.

Несколько раз Геллер забирал Веру и Аню в комендатуру, запугивал, топал ногами, кричал, требуя выдачи Жени: «Она знала немецкий язык, она шпионила на аэродроме!»

Ночью сон девушек часто прерывался дробным стуком кованых каблуков в коридоре — опять обыск. Аня спешила на выручку к Вере. Однажды подруги спрятали ее в большую кучу мусора в коридоре. Немцы посветили фонариками, копнули мусор раз-другой носком лакированного сапога и пошли дальше…

— Я за себя не боюсь, — сказала Аня Вере после одного повального обыска. — За сестер страшно, за маму с папой. Ведь всем нам будет расстрел, если Женю найдут.

Аня рассказала о невыносимых мучениях Жени, которая всю зиму провела, лежа под кроватью, соседке по поселку Варваре Афанасьевне Киршиной; ей можно было верить — жена капитана Красной Армии, она сама скрывала у себя парнишку-еврея, Иосифа Арановича, выдавшего себя за Васю Сенютина.

— И дом-то ведь самый неподходящий! — говорила Аня тете Варе. — Нас там шесть семей живет. С общим коридором. За стенкой полицейский! А рядом — через улицу — гестапо! Ну, просто кошмар.