Вызов (дилогия) - [22]

Его язык боролся с моими зубами, чтобы проникнуть глубже. Дилан застонал, когда, сдаваясь, я разжала зубы, впуская его в себя. Стоило его горячей плоти коснуться моей, как я окончательно потеряла голову и начала ему отвечать. Я сосала его, лизала, кусала. Больше не было Оливии Вуд — жены, матери, дочери, подруги. Была просто Лив — женщина, которую страстно желал мужчина, которого в свою очередь страстно желала она.

Я встала на цыпочки и сделала то, что мне давно хотелось, — запустила руки в его волосы. Они были как шёлк, нежные и мягкие на ощупь. Я сжала несколько прядей, не давая целующему меня мужчине возможности даже помыслить о том, чтобы прерваться. Сцепив руки на талии, Дилан приподнял меня. Он почти рычал, терзая меня губами. Я же совсем потеряла контроль и хотела только одного: чтобы этот поцелуй длился вечно. Сердце уже не билось: казалось, оно совсем исчезло из груди, уступив место огромному пылающему, сжигающему внутренности шару.

Я чувствовала, что мы двигаемся, но мне было совершенно всё равно куда. Дилан опустил одну руку, вызвав мой недовольный ропот, и я поняла, что он пытается открыть какую-то дверь.

Мы уже почти были внутри затемнённой комнаты, когда он на секунду прервался и прошептал в мои горящие губы:

— Сейчас, сейчас, малышка, подожди.

Его дыхание было неровным. Глаза горели дьявольским огнём, и, заглянув в них, я осознала, что сама выгляжу так же: растрёпанная, растерзанная, пылающая…

Это видение меня отрезвило.

— Нет!

Крик отчаяния вырвался из груди, перекрывая доступ кислорода. Я была шокирована тем, какой болью он мне дался.

— Нет, пожалуйста, остановись!

Поражение было абсолютным.

Я проиграла.

Он отодвинулся и наклонил голову. Зелёные глаза сузились.

— Ты уверена?

Это был даже не вопрос. Казалось, Дилан ждал этого. Будь моё решение обратным, позволь я увлечь себя прямо сейчас, когда правила нашей странной игры ещё не до конца установлены, — я уверена, он бы испытал разочарование. А сейчас… Он больше был заинтригован, чем возбуждён.

— Да, — прошептала я. — Уверена.

Чего-чего, а вот уверенности в моём голосе не было, и Дилан это заметил.

Улыбаясь, он снова, как в первый вечер, провёл большим пальцем по моей нижней губе:

— В таком случае ты знаешь, где меня искать. Я буду ждать тебя, детка. Но, предупреждаю сразу: в следующий раз ты меня не остановишь.

На этих словах он выпустил меня из рук, сделал шаг в комнату и захлопнул передо мной дверь.

Поражённая, несколько минут я стояла в коридоре, глядя перед собой. В голове была пустота; вернее, мысли в ней роились, тысячами надоедливых маленьких мушек опуская меня попеременно в бездну отчаяния и радости. Я не могла ухватиться ни за одну из них; казалось, я нахожусь в эмоциональном ступоре. Правда, одна мысль ярким самолётным табло горела в моей голове: пусть не совсем, пусть под воздействием несерьёзного, сиюминутного желания, пусть только в душе, но я только что изменила мужу.

* * *

После той рождественской вечеринки наши отношения с Майклом изменились. Мы всё так же оставались лучшими друзьями, так же смеялись, подкалывали друг друга — в общем, вели себя как обычные подростки. Вот только частенько я ловила себя на том, что в некоторых вопросах стала его стесняться. Раньше, к примеру, когда мы вместе делали покупки, я совершенно спокойно ходила между прилавками с разноцветными коробочками с тампонами и не парилась по поводу, что Майк с тележкой идёт следом. Или же, когда утром он заезжал за мной в школу, я могла запросто открыть дверь ещё не одетой, дожёвывающей сэндвич с сыром, с бардаком на голове и в растянутой отцовской футболке, которую использовала вместо пижамы. Теперь же я стала обращать внимание на то, как выгляжу и что говорю в присутствии Майкла. Я была неестественна, и это напрягало.

Он пытался со мной поговорить, замечая, что я веду себя очень странно. Я отвечала, что ничего странного нет, что он напридумывал себе всякого, что всё нормально, как всегда и было.

Но на самом деле не было.

Как потом оказалось, не только с моей стороны: для Майка та вечеринка тоже стала судьбоносной.

Мы продолжали с ним общаться. Всё так же дружили, ездили друг к другу в гости, занимались всякой ерундой, пока, в конце концов, не влюбились: я в самого Майка, а он — в рыжеволосую сучку Мисси Лебовски.

Позже Майк признался, что стал встречаться с Мисси от отчаяния: никак не мог решить, как подойти ко мне, не напугав и не разрушив нашей дружбы. Странное поведение на вечеринке, вызванное моим платьем и не вовремя решившей обозначиться грудью, было первым проявлением этого отчаяния. Он сказал, что в тот день моё появление на пороге школьного зала в тёмно-синем платье, с распущенными волосами и этими, «мать их за ногу, Дэвис!», торчащими сквозь тонкий шёлк сосками, стало для него откровением. Он чувствовал себя как тот дурак из притчи, что всю жизнь пил из кружки, которая на самом деле была из чистого золота, только потемнела со временем. Для Майка я оказалась той самой кружкой. А если вспомнить, что всё это время он относился ко мне как к сестре, вуаля — куча мужских комплексов, приправленная нестабильным гормональным фоном подростка, была гарантирована. И Майк не нашёл ничего лучше, чем в выпускном классе закрутить с Мисси.