Выживший Хью Гласс. Настоящая история - [55]

На дне могилы остался лишь ворох листвы и дерна. Гласс стал ворошить яму веткой. Ничего полезного он не находил, как вдруг в листве что-то блеснуло. Этот латунный, сдержанный блеск сложно было с чем-то перепутать. Увеличительное стекло, понял Гласс. Фицджеральду оно действительно было ни к чему, вот тот и выбросил безделушку. Хью Гласс носил это стекло больше в память о годах пиратства, чем из необходимости, но сейчас оно действительно могло пригодиться. Вернее, днем, когда солнце будет высоко и можно будет направить его лучи к цели. Есть надежда на то, что удастся развести костер. Уже что-то.

Вот уже много дней, как он ничего не ел. Да и не хотелось ему сейчас есть. Правда, если он хотел выжить, ему нужны были силы. Гласс огляделся по сторонам. Волк убежал, а ведь можно было тогда его схватить, и сейчас бы проблемы еды не возникало. Наконец он заметил траву, которую употребляли в пищу пауни, и подполз к ней. Гадость была несусветная, но ни на охоту, ни на рыбалку рассчитывать не приходилось. Все силы Гласса уходили на то, чтобы удерживать себя в сознании.

– Еще не сдох? – попеременно наклонялись то Бриджер, то Фицджеральд, то Генри, то остальные трапперы из сотни Эшли. Гласс вздрагивал и просыпался. Увидев тот же мрачный пейзаж, он понимал: еще нет.

На следующий день шкура медведя немного подсохла. Теперь ею можно было укрываться. Нужно было подумать о том, что делать дальше. Он жив, но что с того? Еще день или два, и старуха с косой все-таки посетит его. Он умрет от голода, заражения крови, холода, лихорадки, диких зверей… Вариантов было много. Самым реальным из всех был голод.

Вдалеке краснели гроздья буйволиных ягод – так в здешних местах называли шефердию[19], ягоду, напоминающую по вкусу смородину. В начале сентября все берега Гранд-Ривер и ее притоков были буквально усеяны этими ягодами. Вот только на поляне, возле Гласса, она не росла.

Оглядев все свое имущество в виде шкуры медведя и увеличительного стекла, Гласс решил все-таки доползти до кустарника. По крайней мере, умрет не с голоду.

Траппер накинул на себя шкуру медведя и стал медленно подтягиваться на руках вперед. Одна нога совсем не желала слушаться, когда он пошевелил второй, та отозвалась такой болью, что Гласс едва удержался в сознании. Волочить ноги по земле тоже было не особенно приятно, но такую боль еще можно было стерпеть.

Он прополз добрую сотню метров, но до кустарника было еще далеко. Он передохнул и пополз дальше. Вскоре спасительные ягоды оказались прямо над его головой. Траппер жадно рвал гроздья буйволиных ягод и запихивал их в рот. Чуть не поперхнувшись, траппер понял, что пострадал еще серьезнее, чем думал. Через все лицо и шею шли свежие следы когтей гризли. Гласс стал ощупывать незнакомые раны на своем лице, шее и спине. Коснувшись плеча, он почувствовал новый взрыв боли и отдернул руку. Посмотрев на ладонь, он понял, что дела обстоят куда хуже, чем казалось раньше. На руке вновь были следы гноя, в котором копошилась новая партия личинок. Выдохнув, он вновь посмотрел на кустарник с ягодами.

– У меня нет права на страх, – сказал себе он, голос его звучал неестественно. От многодневного молчания и ран он охрип. Неприятный звук его речи будто нарушил гармонию окружающей его природы.

Нижние ветки кустарника опустели, а подтянуться чуть повыше он не мог. Дальше по курсу был еще один куст с ягодами. На сей раз он дополз побыстрее. Потом ситуация повторилась. Периодически он отключался, но очень скоро сознание вновь возвращалось к нему. А вместе с мыслями приходил и голод, который ягоды, казалось, только подстегивали.

Когда стало темнеть, Гласс решился оглянуться и посмотреть, сколько он успел проползти. Чуть больше километра. Единственный форт с белыми людьми, до которого Гласс знал, как добраться, располагался в 200 милях отсюда (350 километров. – Прим. ред.). Форт Кайова, откуда и началось его путешествие с Эндрю Генри. То есть в лучшем случае за год доползет, если с пути не собьется. Хотя, если удастся выйти на Гранд, будет проще, там же этот холм Грома.

Проснулся он от того, что в глаза его стало нещадно бить солнце. День был в самом разгаре, а он не прополз и метра. Решив, что на сегодня он сделает себе выходной, Гласс начал осматривать раны. Сейчас он мог более или менее трезво оценивать все происходящее вокруг. Это и плохо. Старая рана, полученная в сражении с арикара, вновь открылась. Спину и правую половину тела покрывали следы когтей. Они выглядели уже чуть лучше, но затягиваться даже не собирались. Лодыжка на одной ноге вывихнута. Несколько ребер сломано. Каждый вздох сопровождался болью в горле, груди и животе. Левая нога была сломана, причем перелом выглядел угрожающе. Берцовая кость начала срастаться под явно неестественным углом. Гласс вновь посмотрел на высоко стоящее солнце. Он собирается умереть, сражаясь до последнего? Или он умрет ради того, чтобы жить? Солнце весело скользило по начавшей желтеть листве. Гласс достал увеличительное стекло и повертел его в руках. Ненужная безделушка радостно отразила лучи света. Он будет жить, хотя бы ради того, чтобы избавить мир от твари, похоронившей его заживо. Злость буквально обожгла ему горло. Он ненавидел Бриджера. Малодушие непростительно на Диком Западе.