Выжившие - [79]

Был ли я безумцем, потому что остался? Или я просто ждал своего смертного часа?

В моих мыслях возник такой знакомый образ Нади. Если они выжили, она бы быстро собрала вещи, посадила детей в машину и, вероятно, постаралась добраться до побережья, направляясь к своим родителям в Портленд. Оттуда они уехали бы через границу в Канаду. Я бы тоже так поступил. Мне не попадались сообщения о ядерных ударах по Канаде, и чем дальше на север они продвигались, тем меньше становилась бы вероятность их радиационного облучения.

Даже если у них все получится, я, наверное, никогда больше не получу от них весточку.

Если на побережье до сих пор существуют дороги и Надя каким-то образом добралась до Портленда, они бы не остались. Если Канада принимает беженцев, то американские беженцы – кто бы сомневался! – направятся на север. Коммуникация будет только местами, и Интернет, возможно, отключится по всей Северной Америке. Если дело обстояло так, то они для меня исчезли.

Еще раз перебрав одно за другим свои размышления, я вдруг осознал, что миллионы людей с калифорнийского побережья будут пробираться на север. И только небольшое число людей – на юг, направляясь в Южную Америку. На север двигаться проще. Если дело обстояло так, то побережье очень скоро превратится в зону бедствия. Возможно, людям придется бросать свои машины. И они начнут угонять чужие и грабить. Когда у них закончатся горючее и еда, они будут драться друг с другом за ресурсы и воду, пробираясь к границе бандами. Наступит анархия.

Но Надя умная. Она отлично справляется с кризисами. Возможно, она даже не поедет вдоль побережья, а направится в глубь страны. Пусть маршрут станет чуть длиннее, зато безопаснее.

Но что, если такая мысль придет и многим другим?

Именно поэтому через несколько дней я приду в конце концов к тому, чтобы запретить себе думать о Наде и детях, иначе я просто впал бы в безумие. Нельзя позволить им полностью захватить мой ум. Сейчас их здесь нет. А мне надо подумать о том, как поддержать свою жизнь. Я мог бы спасать их или становиться свидетелем их смерти в тысяче гипотетических сцен, что не приближало меня ни к правде, ни к ним.

Не знаю, сколько я там простоял.

Я почувствовал боль в груди. Резкую, острую боль, которая встревожила меня, потому что могла оказаться признаком сердечного приступа.

К отелю подъехал автомобиль. Он не поехал на парковку, как заметил я, а остановился прямо у главного входа. Помню, еще подумал, что кто-то, наверное, забыл нечто важное. В тот день люди уезжали, но я не видел ни одной машины, которая приехала бы.

В тот момент я посмотрел направо и снова увидел чернокожего мужчину и рыжеволосую женщину. Они что-то несли вдвоем, но были слишком далеко, чтобы можно было рассмотреть что именно. Затем они исчезли из виду за деревьями.

Прищурившись, я смотрел им вслед, а когда оглянулся на единственную машину, прибывшую «против течения», в ней никого уже не было.

Остаток дня я провел в одиночестве, в основном тщетно пытаясь подключить ноутбук к Интернету. Время от времени я выходил из номера, чтобы посмотреть, что происходит вокруг, и каждый раз находил отель еще более пустым, чем раньше. Затем я возвращался к себе и снова пытался подключиться к Интернету. Я не лег спать, даже когда почти стемнело, – смотрел из окна на горизонт и ждал. Именно тогда мы с Диланом встретились впервые: он ходил от номера к номеру, стучал в двери и просил всех собраться внизу.

Таким был День первый.

День шестьдесят восьмой (3)

Подождав, пока все сядут за столы, я направился к внутреннему входу в блок служебных жилых комнат, которые находились на первом этаже справа от лестницы. Миновав длинный коридор, я свернул налево, двигаясь быстро и тихо.

В комнате Дилана мне довелось побывать всего пару раз, и даже тогда я лишь стоял в дверях, позволяя ему нагружать меня инструментами, перед тем как мы поднялись на крышу. Его комната была меньше моей. И такими были все служебные жилые комнаты, а в некоторых еще стояли и двухъярусные кровати. Но большинство сотрудников остались жить там, где жили. Они легко могли бы переехать в более просторные номера отеля, но, похоже, привычная обстановка победила.

Добравшись до комнаты Дилана, я на всякий случай постучал, а затем вошел и прикрыл за собой дверь. Оказавшись внутри, я сразу понял, что чемоданов здесь нет. Иначе я бы заметил их с порога. Во мне шевельнулось чувство вины. Само мое присутствие здесь было предательством, признанием моего недоверия ему, недоверия всем им.

Чемоданов не было, но я решил обыскать комнату в любом случае, раз уж пришел. Если ничего не найду, никто и не узнает.

В коридоре было тихо.

Из окна открывался великолепный вид на сад, теперь почти полностью скрытый живой изгородью из декоративных кустов с коричневатыми листьями, за которыми плотно росли деревья. Где-то в закоулках памяти еще жили смутные воспоминания, как вся эта некогда зеленая растительность выглядела на солнце.

Большая односпальная кровать безукоризненно заправлена. На тумбочке – фотография пожилой негритянки и молодой женщины лет двадцати пяти, довольно похожей на Дилана. Нетрудно догадаться, что это его дочь. У нее короткие косы и такая же улыбка. И еще одной женщины – скорее всего, жены.