Выжившая - [92]

«Вернись ко мне».

Я чувствую, как горят навечно запечатленные, врезанные стальным пером слова на моей спине. Я верю только в них и до рези в животе боюсь, что опоздала, что Оливер успел уничтожить ту часть себя, которую я смогла рассмотреть сквозь плотные слои темноты, услышать и полюбить, вопреки его звериной сущности.

Нетерпеливо поддаюсь вперед, когда Оливер заканчивает. С помощью обломка железной арматуры с режущим слух скрежетом открывает дверь. Его фигура в образовавшемся черном проеме окутана грифельно-сизым дымом. Есть во всем происходящем нечто мифическое. Я на пути в преисподнюю в сопровождении одного из павших ангелов.

– Ты готова? – отбросив в сторону тяжелый прут, Оливер протягивает мне руку. Его взгляд сверлит меня насквозь, как только что вращающимся стальным диском резал металл. Он не спрашивает, уже нет. Спокоен и страшен.

В моей голове нет ни одной мысли о побеге и спасении. Инстинкт самосохранения уничтожен смертельным, ядовитым вирусом безумия. Я снова выбираю красную таблетку и слепо, без страховки, охваченная смертельным предвкушением, прыгаю прямиком в кроличью нору, в распахнутые сумрачные объятия неизвестности.

Двадцать четыре ступени до эпицентра, еще одна дверь, стальная решетка, два замка. Оливер открывает их играючи, легко. И мы ныряем в угольно-черную тьму, густую, холодную, неподвижную. Он сжимает мою руку в своей горячей живой ладони, и мы шагаем дальше, вглубь, в стерильную, безмятежную тишину, спокойную, мертвую, равнодушную. Тоскливые полутени, клубящиеся по углам, – единственные безмолвные обитатели. Они встречают нас с холодным, равнодушным любопытством.

– Никого нет, – пройдясь взглядом по знакомым очертаниям комнаты, озвучиваю то, что и так знала. Оборачиваюсь к Оливеру и выжидающе смотрю в мерцающие во тьме глаза. Я вижу его так же четко, как при свете дня. Каждую морщинку, движение век и оттенок сдерживаемых эмоций.

– Он здесь, – гулко отвечает Оливер. Его голос звучит неправильно. Иначе. Все иначе в вскрытой клетке без ее главного надзирателя и единственного узника.

– Конечно, он здесь, – отзываюсь с нарастающей злостью. Мне хочется кричать и плакать, требовать ответов, бросаться созревшими в голове обвинениями, но я, словно парализованная болью, скованная страхом, стою и смотрю на него, а хочу видеть совсем другого. – Он здесь, – негромко и твердо повторяю я. – Передо мной.

– Нет, Шерри, – Оливер отрицательно качает головой.

Собираюсь оспорить абсурдное утверждение, но непроизвольно вздрагиваю, когда позади раздается легкий шорох. Оцепенев и утратив способность мыслить, я чувствую, как все волоски на моем теле встают дыбом. Резко оглядываясь, концентрируюсь на мелькнувшей тени над заброшенным своим безумным автором столом.

Оливер опережает меня и оказывается там быстрее, чем я. Поворачивает лампочку, рассеивая черный сумрак. Впав в молчаливый транс, я безучастно смотрю на серую кошку, с бархатистым мурлыканьем трущуюся о раскрытую ладонь Оливера Кейна. Его пальцы мягко и ласково гладят маленькое чудовище по холке. Мохнатые ушки прижимаются к мордочке. Когда мой и кошачий взгляды встречаются, мурлыканье сменяется предупреждающим шипением.

– Почему она меня ненавидит, а тебя нет? – очнувшись от временной спячки, с раздражением спрашиваю я, непроизвольно почесывая заживающие царапины на запястьях.

– Кошки сами выбирают, кого любить, – отзывается Оливер, успокаивающе лаская наглую злобную тигрицу за ушком. – Как и люди.

– Ты собирался замуровать ее здесь. Это бесчеловечно, – холодно напоминаю, почему у глупой кошки нет ни малейшего повода любить его.

– Она сделала свой выбор, – обернувшись через плечо, невозмутимо отвечает Кейн.

Я медленно, с опаской приближаюсь к столу, настороженно наблюдая за непредсказуемым животным. Шерри заметно волнуется, бьет хвостом по столешнице, ненароком задевая страницу, и та слетает и прямиком мне под ноги.

– Тихо, Шерри, хорошая девочка, – Оли успокаивает дикарку обезоруживающе-нежным голосом. На кошек он воздействует благотворнее, чем на меня. Шипеть она прекращает, как и коситься в мою сторону. Наклонившись, я подбираю страницу, надеясь прочитать очередное путаное послание от Дилана, но лист девственно пуст, а я морально уничтожена.

«Если бы ты была слепая, могла бы прочитать слова пальцами», – вкрадчиво подсказывает голос моей памяти.

Опустив ресницы, дотрагиваюсь трясущимися подушечками пальцев до пустой страницы, медленно веду вверх-вниз, пока не нащупываю выпуклые неровности. Сердце оживает, усиленно бьется о ребра, и я жадно вдыхаю воздух одной грудью, чувствуя себя отчаянно живой и уничтоженной одновременно.

Дилан не солгал. Слова существуют, даже если их нельзя прочитать глазами.

«Вернись ко мне», – гласит выцарапанная надпись.

Я здесь, в самом центре его разума, но опоздала на целую жизнь.

– Нет, – отчаянный вопль рождается в груди и вырывается наружу. – Нет, – сминая лист в кулаке, я швыряю бумажный комок в лицо неумолимо надвигающегося Оливера Кейна. Его взгляд – отражение всех притаившихся теней рукотворной тюрьмы. Бежать бессмысленно. Он не отпустит. – Почему? Почему ты сдался? Это и есть твоя свобода? Проиграть, исчезнуть? – я пячусь назад, к невидимой взгляду двери в стене. Она не спасет меня, даже если удастся запереться изнутри. Только отсрочит мучительный конец. Оливер Кейн вырежет замки, а потом возьмется за меня.