Выжившая - [88]

Спустив ноги на пол, сдергиваю покрывало и, закутавшись, шатаясь как пьяная, добираюсь до окна. В кулаке что-то зажато. Расслабив пальцы, я выпускаю скомканный кусочек фотографии, позволяю ему упасть. Сердце горит в груди, заглушая физические мучения тела. Раздвинув занавески, я щурюсь от непривычного яркого света и, прижимаясь пылающим лбом к прохладному влажному стеклу, жадно слизываю распухшим языком выступивший конденсат.

Окна маминой спальни выходят на тот самый многострадальный неухоженный газон Мэри Блум. Не понимаю, почему он не давал маме покоя. Она уделяла ему почти столько же внимания, сколько алтарю памяти старшей дочери. Прикрыв ресницы, я сглотнула горький комок. В памяти внезапно мелькнуло давнее размытое воспоминание.

Я совсем маленькая, в светлом платье и новых туфельках стою на лужайке миссис Блум и сосредоточенно рассматриваю шевелящийся в траве пушистый серый комок. Все вокруг в розоватой предзакатной дымке, теплый ветер шевелит мои белые кудряшки, я приседаю на корточки и протягиваю руку к мохнатому шарику, из которого появляется мордочка, слепо тычущаяся мне в ладонь. Комок противно пищит и с трудом передвигается. Я сжимаю пальцы вокруг его шеи, чтобы заглушить неприятные звуки.

Краем уха я слышу скрип покрышек притормозившего автомобиля, не обращаю на него внимания, сосредоточенная на другом раздражителе. Недавно скошенная трава шуршит под уверенными шагами, срезанные головки сорняковых цветов разлетаются в стороны. Кожаные черные мужские ботинки останавливаются в считанных сантиметрах от трепыхающегося комка. Задрав голову, я смотрю в темные линзы солнечных очков, скрывающих глаза незнакомца. Он коротко кивает мне, безмолвно поощряя, поддерживая, уголки губ приподнимаются в невесомой улыбке. Я уверенно сжимаю пальцы, и ботинки медленно удаляются, снова рычит мотор, скрипят покрышки.

Мое сердце на мгновение останавливается точно так же, как много лет назад остановилось сердце крошечного раненого животного. Я не убивала его в прямом смысле слова. У новорожденного котенка была объеденная лапа, и он истекал кровью. Собака или кто-то другой до меня обрек его на мучительную смерть. Я проявила милосердие, избавив от мучений, хотя, наверное, должна была попытаться помочь или позвать кого-то из взрослых.

Почему я поступила иначе?

Почему я вспоминаю об этом сейчас?

Могла ли мама видеть, что я сделала…

Если спрошу, она не ответит.

Каждый из нас хранит внутри темные пятна, которые хочется стереть, но они никогда не станут белыми, как бы мы ни старались.

Открыв глаза, я снова смотрю на газон миссис Блум. Где-то там, под пожухшей листвой, почва давно переработала и превратила останки котенка в удобрение. Если бы я была суеверной, то решила бы, что тогда мне был дан знак, сигнал свыше. На следующий день после этого неприятного инцидента мы с Руби поехали в наше с ней последнее путешествие, из которого вернулась только я.

Миссис Блум была единственной, кто проявлял ко мне участие все эти годы. Мэри и ее толстый добродушный пес Сэм. Может быть, это он покусал, но не добил несчастного котенка. Я сделала это за него. С трудом оторвав взгляд от места «преступления», с тоской на сердце замечаю закрытые ставнями окна и баннер «Продается», растянутый на фасадной стене. Дом миссис Блум кажется таким же обветшалым и забытым, как чертов газон.

– Вы с Сэмом тоже меня бросили, – с горечью говорю я и сама пугаюсь своего скрипучего сорванного голоса. – Может быть, вы и правы. Я все это заслужила.

Я не вздрагиваю, когда слышу шаги за спиной. Уверенные, твердые, пугающе-знакомые. Осколки беспомощно трещат под подошвами дорогих ботинок. По комнате плывет запах сигарет, лосьона после бритья, холодного ветра и осеннего дождя. Он дышит размеренно, спокойно прямо за моей спиной. Ладони в черных кожаных перчатках ложатся на мои ссутулившиеся плечи. Я не сжимаюсь, не кричу, не плачу, не зову на помощь.

У меня нет на это сил. И больше некого звать. Слишком устала сражаться, убегать, скрываться и выживать.

Я даже хотела, чтобы Оливер Кейн пришел.

– Шерри, – шепчет он, ткнувшись носом в мой затылок и глубоко вдыхая запах моей боли. Вряд ли сейчас я источаю сладкие ароматы ванили, меда и шоколада, но ему плевать. Возможно, Оливер единственный мужчина, которому действительно плевать, как я выгляжу и чем пахну.

Ему нужно от меня совсем другое.

– Твой запах не смыть и не запачкать, – угадав мои мысли, произносит Кейн, мягко сжимая мои плечи и привлекая к себе. От его пальто веет холодом и… домом. Домом, который почти принял меня, а я почти полюбила его.

– Ты должна знать, я буду любить тебя любой, – удивительно и странно, что именно Оливер произносит эти слова. – Чтобы ты не сделала, какой бы ужасной не считала себя. Все это неважно. Сердце выбирает по своим критериям. Нам никогда не понять, за что и почему мы любим. Любые теории бессмысленны. Мы должны принять этот дар без рассуждений или оставить для тех, кто способен оценить.

– Я не люблю тебя, Оли, – признание дается легко и искренне. Нет смысла лгать тому, кто все уже за тебя решил.

– Я знаю, – он медленно разворачивает меня к себе и смотрит с проникновенной нежностью. – Не люби. Но не оставляй одного.