Выверить прицел - [8]

Все засмеялись, а я только съежился и глубже забился в угол. Я не из «Голани», но Момо слушал очень внимательно. Хотя меня не интересовали боевые рассказы. Я уже знал: кто был на этой войне, может рассказывать бесконечно, а кто не был — все равно не поверит. Кто, к примеру, поверит рассказу о том, как на третий день войны мы вчетвером шли через рощу, покинув подбитый танк, в какой-то странной безмятежности — на всех одна граната и два «узи», один на ремне, один — без? И вдруг мы услышали шум и тарахтенье мотора и увидели, что прямо перед нами на дорогу садится вертолет. Из него выскочили десятки сирийских коммандос в полном снаряжении, но тут, буквально ниоткуда, появились на бронетранспортерах коммандос «Голани» и открыли по сирийцам бешеный огонь, а мы продолжали идти как ни в чем не бывало. Даже между собой не обсуждали то, что видели.

Долгое время я вообще не мог ни говорить, ни слушать о войне. Все уверены — так полагал я тогда, — что тот, кто вернулся с войны и пережил стресс, может вообразить себе все, что угодно, и если и не совсем сочиняет, то уж наверняка сплетает вместе то, что видел, с тем, что слышал от других; тут приуменьшит, там прибавит и всему даст свое толкование.

Тогда в грузовике не рассказы солдат привлекли мое внимание, но их голоса. Голос Момо был мне знаком. То, как он произносил «ц» похоже на «ч», и характерная напевность речи, выделяющая в каждом слове последний слог…

Не знаю почему, но после войны буквально все напоминало мне детство.

Мы были новыми репатриантами, «олим хадашим». Целый квартал в Иерусалиме. Но наша семья была «новой» по-настоящему. Только вчера мы прибыли в Эрец-Исраэль, в Тверию. Туда нас отправила на грузовике Белла, работница Сохнута. Сойдя в темноте с парохода на берег Хайфы, мы стояли в одиночестве. Никто из родных нас не встретил — ни дядя Нино из Иерусалима, ни дядя Заки из Реховота, ни хахам Биньямин. Телеграмма, которую мама отправила из Милана, не дошла. Я хорошо помню, как мама, с глазами, полными слез, стояла рядом с грузовиком, держа на правой руке плачущего ребенка, в то время как второй дремал на ее плече. Другие малыши, в белых шерстяных свитерах и миланских шапочках, возились у ее ног, дергали за платье, а отец успокаивал ее, произнося стихи из Писания, восхваляющие Эрец-Исраэль. В порту отец увидел израильского военного моряка в отутюженной форме, с начищенными знаками отличия, и взволнованно сказал нам: «Это солдат. Солдат Эрец-Исраэль». Он подошел к моряку и, гордый своим ивритом, на котором говорил по Субботам в Египте, спросил: «Все ли благополучно у солдата?» Тот удивленно взглянул на отца и зашагал дальше. Отец сказал ему вслед: «Успеха в делах твоих, солдат. Господь да пребудет с тобой, герой-солдат!»

Несколько часов тряски в грузовике, и мы высаживаемся в Тверии — вместе с нашими огромными чемоданами, шестью сохнутовскими кроватями, шестью соломенными тюфяками, сохнутовскими кастрюлями, посудой и примусом. Нас привели в большой барак, зажгли висящую на одной из стен лампу «люкс», дали отцу карандаш, чтобы расписался на квитанции, и оставили в покое. Мы одни. Первая ночь в Эрец-Исраэль. Отец говорит, что мы в хорошем месте.

В Гмаре написано, что Тверия красива видом и что в водах Кинерета пребывает колодец Мирьям. А что такое колодец Мирьям? Это колодец, который был сотворен в числе десяти других чудес в канун первой из Суббот. Он сопровождал детей Израиля в Синайской пустыне, давал им живительную влагу и был глубже всех колодцев мира. С его помощью придет Израилю избавление, за началом которого — созданием Государства Израиль — мы сегодня наблюдаем. И Маймонид[11] писал, что местонахождение нового Синедриона будет сначала в Тверии и оттуда он перейдет в Иерусалимский Храм. И еще отцу обещали в Сохнуте, что если он сумеет набрать группу из десяти детей, то его назначат учителем и у него будет работа. В Египте он был торговцем, учитель — это перемена к лучшему. Но мать сказала, что ни на одну ночь она здесь не останется.

Вскоре нас навестил один старец. Борода белая, глаза добрые, одет в длинную одежду коричневого цвета с широкими белыми полосами — не то капота, не то халат. Старик рассказал нам, что его дом стоит на берегу Кинерета, рядом со старой хасидской синагогой около крепостной стены. Услышав, что приехали олим из Египта и Румынии, он принес финики нового урожая, изюм и бутылку вина. Увидев нас, детей, он велел нам взять финики в правую руку и сказать: «Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной, сотворивший плоды деревьев». Закрыв глаза, он слушал, как мы произносили благословение, и прочувствованно заключил: «Амен». Потом мы возблагодарили Бога, «давшего нам дожить и добыть и дойти до сего времени», подумав о том, что наконец-то дожили до времени, когда можно выполнить заповедь заселения Эрец-Исраэль.

Потом старец предложил отцу выпить вина. Большое это дело — выпить вместе; веселящее сердце отличное вино сближает людей, тем более «Кармель» вино Эрец-Исраэль. У нас не было стула, чтобы предложить старику; на единственной застеленной сохнутовской кровати плакали младенцы — девочка и мальчик, поэтому старик и отец пили вино стоя.