Выстрелить первым... - [6]

— Вы родственница Чэнса?

— Его брат был моим мужем.

— Был?

— Он геройски погиб в битве у Геттисберга. А вы воевали, мистер Бейкер?

— Нет. — В голосе моем звучала горечь. — Я не воин, я Каллен Бейкер.

— Разве так плохо быть самим собой?

— Возможно, не плохо. Но местные меня не очень-то жалуют, а я их еще меньше.

— Знаю. Я видела, как все началось, я была на мельнице в тот день, когда вы вздули Чэнса.

— Вы видели? — удивился я.

— Я сидела в повозке вместе с отцом и Уиллом Торном. По-моему, Чэнс получил по заслугам.

Тот день я запомню на всю жизнь. Тогда я в первый раз вышел из дома, чтобы отвезти на мельницу мешок зерна. Мы приехали из Теннесси всего несколько дней назад. Едва я появился на мельнице, Чэнс стал меня задирать, а за ним — все остальные мальчишки. Они смеялись над моей поношенной одеждой, но другой-то у меня не было. Мальчишки дразнили меня, но я старался не обращать на них внимания. Когда я принялся грузить муку на мула, они на меня набросились: сдернули подтяжки, стали кидаться комьями грязи.

Подтянув штаны и накинув на плечи подтяжки, я закинул мешок с мукой на мула. Затем поднял с земли сучковатую дубину и пошел на мальчишек. Те разбежались в разные стороны, точно стайка воробьев — все, кроме Чэнса.

Он ждал, когда я подойду. Чэнс был на голову выше меня и гораздо тяжелее. На нем был купленный в магазине новенький костюм. Смерив меня презрительным взглядом, Чэнс произнес:

— Брось дубину, тогда поговорим.

За нами наблюдали взрослые мужчины — человек десять. Однако вмешаться ни один из них не пожелал. Едва я отбросил дубину, как Чэнс на меня набросился, стараясь ударить в лицо. У нас в Теннесси ребята дрались часто, а мне приходилось драться даже со взрослыми парнями. Я бросился Чэнсу в ноги, свалив его на землю. Он попытался подняться, но не дав противнику опомниться, я въехал ему кулаком в зубы, разбив губу. Кровь брызнула на его щегольскую рубашку. Чэнс, наверное, впервые в жизни увидел собственную кровь, и это повергло его в шок и разозлило одновременно. Он пошел прямо на меня, размахивая кулаками. Но и я был взбешен, — ведь мальчишки подбадривали только его, все они оказались моими врагами. Чэнс не смог противостоять моей ярости, он попятился, в глазах его промелькнул страх. Он растерянно взглянул на приятелей, словно ожидал подмоги. Но в тот же миг я, чуть пригнувшись, двинул его кулаком в живот, потом — опять в лицо. Чэнс упал, покатившись по земле. Он мог бы встать, но не вставал. Он так и остался лежать в пыли, зная, что побежден, я же приобрел врага на всю жизнь.

Потом ко мне подбежали взрослые, среди них отец и дядя Чэнса. Поэтому я снова взялся за дубину, хотя в тот миг мне хотелось лишь одного — побыстрее убраться оттуда.

— Оставьте его в покое! — прозвучало неожиданно. Тогда я не знал, что это был Уилл Торн — высокий худощавый человек, похожий на ученого.

Лицо отца Чэнса покраснело от злости. Он заорал:

— Занимайся своими бабочками, Уилл! Я сейчас покажу этому ублюдку…

Он двинулся на меня, но остановился, заметив в моих руках дубину. Я был юнцом, почти мальчишкой, но рослым и широким в плечах.

— Только подойди, — сказал я, — получишь по башке.

Он погрозил мне кулаком.

— Отведаешь кнута, парень! Исхлестаю до смерти!

Я забрался на мула и уехал. Никто меня не преследовал.

Но это было лишь начало.

Когда я в следующий раз приехал в город, меня поджидал Торн с кнутом в руке.

Я спешился. Но увидев, что он приближается, снова сел в седло, пришпорив мула. Торн поднял кнут слишком поздно, мой мул задел его, и тот свалился в грязь. За этой сценой наблюдало полгорода. Я же убрался восвояси.

Но и это было лишь начало, — потому что Торны умели ненавидеть. Считая себя виднейшей семьей во всей округе, они старались поддерживать свою репутацию. А затем произошло вот что. Мы с отцом работали в поле, когда подъехали четыре всадника. Отец попытался их урезонить, но один из них сбил его наземь увесистой дубинкой, и они принялись хлестать меня кнутами. Отхлестали в кровь. Однако я не издал ни звука, пока они не уехали. Весь окровавленный я помог отцу подняться, отвел домой и уложил в постель, приладив ему на лоб холодный компресс. Потом взял отцовское ружье и поехал в город.

Хаас и Гибсон, двое из нападавших, пропивали в салуне полученные за «работу» деньги. Когда я слез с мула, уже стемнело, и на улицах почти никого не было, только напротив отеля кто-то остановился, оглядываясь, я вошел в салун. Хаас увидел меня первым.

— Гибсон! — голос его дрогнул. — Гибсон, погляди!

Гибсон оглянулся и потянулся за револьвером. Но я выстрелил первым, правда, не собираясь убивать. Ружье было заряжено крупной дробью, и я выстрелил в промежуток между ними — они стояли рядом. Оба упали, часть дроби попала в обоих.

Перепуганные, окровавленные, они лежали в опилках, которыми был посыпан пол.

— Я вам ничего не сделал, — сказал я, — но вы избили нас с отцом. На вашем месте я бы держался подальше от нашей фермы, а если отец умрет, пристрелю обоих. — Я направился к двери. Потом остановился и добавил: — Не вздумайте со мной шутить, пожалеете.

В то лето мне исполнилось пятнадцать лет.